— Повторяю вам, что я не могу скрыть этого важного научного открытия!

— Знаю… знаю! — возразил Джон Уоткинс, сделав молодому человеку знак молчать, точно боясь, что разговор этот будет кем-нибудь услышан на улице. — Да… да. Мы еще возобновим об этом разговор!.. Но не заботьтесь о Панталаччи и о всех других!.. Они ничего не скажут о вашем открытии, потому что это не в их интересах; им гораздо выгоднее молчать об этом! Поверьте мне… подождите!.. А главное, думайте чаще о том, что дочь моя и я очень рады вашему успеху!.. Да… очень рады!.. Но не могу ли я взглянуть еще раз на этот чудный алмаз?.. Вчера я плохо рассмотрел его!.. Не позволите ли вы мне…

— Его нет у меня! — сказал Сиприен.

— Вы его отправили во Францию! — воскликнул мистер Уоткинс, пораженный этой мыслью.

— Нет… нет еще! В необработанном виде нельзя судить о его красоте! Успокойтесь!

— Кому же вы его отдали? Боже мой! Кому?

— Я отдал его отшлифовать Якобу Вандергарту и не знаю, куда он унес его.

— Вы доверили такой алмаз этому старому сумасшедшему! — воскликнул Джон Уоткинс вне себя от ярости. — Но это чистое безумие, сударь! Да, безумие!

— Полноте, — возразил Сиприен, — что станет делать Якоб или кто-либо другой с алмазом, стоимость которого в глазах тех, кому неизвестно его происхождение, равняется пятидесяти миллионам? Неужели вы думаете, что его можно продать тайно?

Мистер Уоткинс был до некоторой степени побежден этим аргументом, хотя он далеко еще не успокоил его, и он дорого бы дал — да, очень дорого, — чтобы легкомысленный инженер не доверял своего алмаза старому гранильщику или же чтобы этот последний уже возвратился в Грикаланд с драгоценным камнем.

Но Якоб Вандергарт попросил месяц сроку, и, как ни велико было нетерпение Джона Уоткинса, ему пришлось покориться неизбежности и ждать.

Само собой разумеется, что во все последовавшие затем дни обычные посетители фермера, Аннибал Панталаччи, герр Фридел и еврей Натан, не переставали издеваться над честным гранильщиком и часто поговаривали в отсутствие Сиприена о том, что время идет, а Якоб Вандергарт не возвращается.

— И зачем ему возвращаться в Грикаланд, — сказал однажды Фридел, — когда ему гораздо легче оставить у себя этот драгоценный алмаз, искусственное происхождение которого еще никому не известно?

— Потому что ему некому будет его продать, — ответил мистер Уоткинс, повторяя слова Сиприена, — слова, которые самого его уже не могли теперь успокоить.

— Ну, это не причина! — возразил Натан.

— Поверьте, в этот час старый крокодил уже далеко, — добавил Аннибал Панталаччи. — Что ему стоит изменить вид камня или расколоть его на несколько камней, чтобы сделать неузнаваемым! Вы ведь даже цвета его не знаете!

Все эти рассуждения несказанно тревожили душу мистера Уоткинса; он сам уже начал думать, что Якоб Вандергарт не вернется. Один только Сиприен твердо верил в честность старого гранильщика и утверждал громогласно, что он возвратится к назначенному сроку. Он был прав. Якоб Вандергарт вернулся на двое суток раньше назначенного им времени: он так усердно работал, что закончил гранение и шлифовку в двадцать семь дней. Возвратившись домой ночью, старик окончательно отделал камень и утром на двадцать девятый день пришел к Сиприену.

— Вот бриллиант, — сказал он ему просто, поставив перед ним маленькую деревянную коробочку.

Сиприен открыл коробочку и был ослеплен. На ложе из белой хлопчатой бумаги покоился громадный черный бриллиант в виде двенадцатигранного ромбоида и отливал такими яркими призматическими огнями, что осветилась вся лаборатория.