— Все, что у меня есть. А к господину Волошину я попал по протекции Александра Александровича Блока. Встретились с ним в Москве у одного из знакомых.

Если мой коктебельский хозяин и удивился, то вида не показал. Мало ли, кто кому оказывает протекцию, и сколько «обормотов» прошло через его дом. Про Блока я малость соврал. С ним я так и не познакомился. Певец прекрасной дамы как ушел гулять по знакомым, так к нам и не вернулся, да и я, честно-то говоря, о нем забыл. Уж точно больного Блока тащить в Архангельск не собирался, а как спасти Гумилева от расстрела, это надо подумать. Впрочем, может и не случится никакого заговора Таганцева? Стоп. Отвлекся.

Прапорщик полистал мою Солдатскую книжку, внимательно осмотрел справку, выданную в Архангельском мобилизационном пункте, когда я едва не загремел в армию Северной области, вернул все обратно. Стало быть, документы Никиту Кузьмича вполне удовлетворили, а я был прав, отказавшись от предложения Артузова соорудить мне какую-нибудь «липу». Свое, оно всегда надежнее. А шансы, что кто-то сопоставит сотрудника ВЧК Аксенова и отставного солдата — минимальные.

Прапорщик с юнцами отправились ловить Пашку Макарова, хотя сомневаюсь, что втроем они смогут что-нибудь сделать. Насколько помню, Макаров создал в Крыму партизанский отряд.

— А ведь человек после русско-японской дома сидел, цветы выращивал, — вздохнул Волошин.

— Странно, он даже не поинтересовался, как человек с севера на юге очутился, — посетовал я.

— Так кого нынче этим удивишь? — с философским спокойствием отозвался Волошин. — Весь мир — сплошное перекати-поле.

— Иной, из средних интеллигентов, самой судьбой определен жить и умереть в захолустье, а глядишь — сидит на крыше вагона, на носу — треснувшее пенсне, за сутулыми плечами — мешок, едет заведомо в Северную Африку, и — ничего себе, только борода развевается по ветру, — вспомнил я одного из классиков, в здешней истории являвшимся моим современником.

— Это откуда? — заинтересовался Волошин. — По стилю Алешку Толстого напоминает.

— А это он и есть, — кивнул я и уже привычно попросил. — Только не спрашивайте, где читал, не помню.

«Третий граф» нынче должен обитать либо в Константинополе, либо в Париже, и «Похождения Невзорова» еще не написал. К счастью, Волошин не стал вдаваться в такие тонкости.

— Алешка — писатель плодовитый. Я сам всех его опусов не упомню, хотя и стараюсь следить.

От нечего делать мы пели песни. Вернее, пел, в основном, Волошин, а я пытался ему подпевать, но скоро прекратил. Русские и украинские еще туда-сюда, но Максимилиан Александрович исполнял их на разных языках — на греческом и на татарском. Он даже запел на армянском языке, отчего наш возница прервал молчание, и принялся ему подпевать. О чем была песня, я не знал, но по мелодии она показалась похожей на «Вечерний звон».

Я же мог порадовать народ только песнями из кинофильмов. Песня Бумбараша «Наплявать, наплявать, надоело воевать» пошла на бис. Думаю, Волошин не сплагиатит и под своим именем не запустит.

Как бы то ни было, на пятый день мы добрались до Севастополя еще не получившего звания «Города-героя», зато имевшего неофициальный статус столицы Белого Крыма.

В Севастополе я бывал и в те времена, когда Крым был советским, наезжал в девяностые, а последний раз… ну, вы понимаете, когда это было.

Сложно что-то сказать о городе, который пережил за последние сто лет реконструкции, почти полное уничтожение, восстановление и строительство новых зданий. Отличается ли старый от нового? Конечно же отличается, еще как. Памятник Нахимову на одноименной площади на месте, хотя, вроде, и не такой.