— Ты уверен, что хочешь слушать дальше?

— Да. Мне нужно знать все.

— Что ж... Тело сдается гораздо раньше рассудка, — сухо произнес Болан. — Нарушаются нервные реакции — слюноотделение, работа почек и кишечника. После этого боль становится невыносимой, и несчастный уже сам не понимает, что говорит. Он пытается угодить своим мучителям, лишь бы они перестали причинять боль. Палач становится Богом, который один может карать или миловать. Но с каждым криком, с каждой мольбой о пощаде муки только усиливаются. Выхода нет, облегчение способна принести только смерть. А палачи знают свое дело. Они знают, когда нужно надавить, а когда — слегка отпустить, чтобы оттянуть неизбежный конец. Вот так, ковбой.

Рейнолдс громко застонал.

— Но зачем, зачем им нужно выслушивать весь этот бред?

— Они хотят знать максимум, прежде чем судить, что же из услышанного им действительно нужно. Это все равно что вылавливать изюминки из каши. Не станешь же ты рыться в кастрюле — проще выплеснуть все наружу.

— Это не по-людски, — пробормотал Рейнолдс.

— Разумеется. А разве я говорил о людях?

— Ты и впрямь не считаешь их за людей?

— Естественно, — кивнул Болан.

— Сколько тебе приходилось видеть... таких, как Шорти?

— Слишком много, ковбой. Шорти еще повезло. Он провел в аду только несколько часов. Иногда это тянется по нескольку дней.

— Но как такое возможно?

— Я уже говорил. Некоторые из этих ублюдков становятся подлинными мастерами и могут подолгу удерживать жертву на грани жизни и смерти. Но если они вдобавок хотят еще кого-то наказать, тогда, черт подери... — Голос Болана слегка дрогнул. — Я знал одну крошку, которую они продержали пятьдесят дней.

— Не надо больше, — прошептал Рейнолдс.

— Это могло случиться и с тобой, приятель.

Водитель резко зажмурился.

Болан покачал головой, пристально глядя на Рейнолдса.

— Нужно быть готовым к такому повороту событий, ковбой, если собираешься спуститься в пекло.

— А ты готов?

— Да, — ответил Болан. — Уже давно. Очень давно.

— И ты продолжаешь — несмотря ни на что?

— Я должен продолжать.

В комнате повисла тягостная тишина. Болан прихлебывал кофе и вертел в руках сигарету. Наконец Рейнолдс поднял глаза на Палача и угрюмо произнес:

— Спасибо, Большой Б.

— Рад был помочь, ковбой.

— Вероятно, обо всем этом трудно говорить?

— Трудно.

— Спасибо, Я пойду до конца.

Болан одобрительно кивнул.

— У тебя есть шанс крепко влипнуть, ковбой. Если эти парни не добились от Шорти, чего хотели, они вполне могут взяться за его напарника.

Глаза водителя растерянно заблестели.

— Помнишь наш разговор там, на холме? Я еще сказал, что многим тебе обязан... Тогда я имел в виду только контрабанду — другого просто не знал... А теперь представь: я не поехал бы тебя искать и сразу вернулся бы домой. Ведь меня уже могли дожидаться у дверей, верно? Черт! Я даже не понимал тогда, что ты для меня сделал!

— Мы живем в странном мире, — задумчиво откликнулся Болан.

— Это мягко сказано. Ладно, что будем делать?

— Сначала один вопрос. — Взгляд Болана стал жестким и требовательным. — Учти: твой ответ никак не повлияет на наши отношения, но от него может зависеть наше будущее — твое и мое. Поэтому отвечай прямо. Вы с Шорти пытались что-нибудь разнюхать?

— По-моему, нет, — спокойно ответил Рейнолдс.

— То есть?

— Я-то точно — нет! Но я не могу поручиться за Шорти. После появления этой Супергонки мы уже не были так откровенны друг с другом, как прежде.