— Тебе Ольга ничего не говорила про секрет?

— Секрет? — я так вся и встрепенулась.

— Ты ничего не знаешь? Решительно ничего! — Аристократка пожала плечами.

— Странно! Где ты обретаешься? За какими высотами? Весь институт знает это. — И потом тихо и веско добавила — Марионилочка выходит замуж.

— Замуж? Марионилочка?

И прежде чем Варя успела удержать меня, я была подле кафедры у ног Марионилочки.

— М-llе дуся! — кричала я, как исступленная, точно меня обрекали на казнь, — не выходите замуж, не выходите! Ради Бога не выходите, дуся m-lle!

Она сначала даже испугалась как будто, потом улыбнулась, обняла меня и сказала:

— Странная ты девочка. Почему я не должна выходить замуж? Объясни-ка мне!

— Да потому, что вы нужны всем нам и вашему классу, и мне, наконец, и всему свету, — вырвалось у меня пылко.

— Нужна! Да, теперь, может быть. А потом, когда вы выпорхнете отсюда, как птички из клетки, я уже не нужна буду вам. А когда состарюсь, мне будет тяжело одной без семьи, без мужа. Придется идти в богадельню и умереть в одиночестве.

Она задумалась немного, потом по прелестному лицу ее пробежала улыбка.

— Вот поэтому я и хочу найти себе друга на всю жизнь, подле которого я не чувствовала бы себя одинокой, — продолжала она. — Мне хочется тоже испробовать, что такое счастье, узнать его, какое оно бывает на земле.

Я не знаю почему, но слова ее произвели на меня странное впечатление.

Грустная ушла я от третьих, пробралась в свой дортуар и, уместившись на подоконнике, долго смотрела на месяц. Мне показалось, что месяц и счастье одно и то же. Но месяц я видела, а счастья нет. Мне оно представлялось почему-то красивой златокудрой феей с лазоревыми глазами. И пока я стояла в дортуаре, чудно озаренном лунным сиянием, что-то давно знакомое, нежное и туманное приблизилось ко мне, обвила меня легким облачком, коснулось моего лба. И он запылал, и щеки запылали также. Чуть слышные аккорды полились мне в душу.

Точно невидимая музыка заиграла где-то поблизости. Потом она затихла, и губы мои, трепещуще и взволнованно, зашептали:

Я вся еще трепетала от прилива горячего экстаза, как дверь в дортуар отворилась и Фрося спросила:

— Что вы делаете здесь одна, Вороненая?

— Любуюсь луной! — отвечала я, рассерженная тем, что она явилась некстати.

— Вы дерзки. Ступайте в класс! — прошипела мне она вслед.

Противная Фроська!

Ну, можно ли стать поэтессой при подобных условиях?

8 ноября

Я узнала странные вещи. Так вот о чем они шушукались все четверо: креолка, Правковская, Татьяна и Радя Карская, сбившись в одну общую группу на постели Зины Бухариной.

Замирая от сладкого ужаса, Катя Макарова сообщила, что сама видела кости на последней аллее.

Кости! Какой ужас!

— И знаете, месдамочки, — повествовала, блестя разгоревшимися глазами, Катя, — это кости человеческие, непременно человеческие! Ведь наш институт монастырем был прежде, и в саду было кладбище: там покойников хоронили.

— И все-то ты врешь! — вскричала, подойдя к ним, Малявка, — наш институт замком был одного чухонского барона еще до завоевания Петербурга Петром Первым, и здесь…

— Юлька, умолкни! Ну где ты у чухон барона выудила?! — разом остановила пыл расходившейся девочки Бухарина, — а что это замок был, так это правда, — тут же добавила она. — Иначе, что же значит подземный ход, который выходит на галерею?

— И совсем это не подземный ход, а просто подвал, где на зиму капусту прячут, — огорошила нас Карская своим прозаичным объяснением.