— И мы выиграем его для вас и генерала, сэр, — пообещал кто-то из солдат.

Майор прошел в разрушенное здание пункта управления запуском и снял со стены телефонную трубку.

Ему ответил генерал.

— Пока никаких признаков штурма, сэр. Однако его надо ожидать в течение часа. Прибыли вертолеты и колонна грузовиков. Но мы готовы их встретить.

— Хорошо, Алекс. Я надеюсь на тебя.

— А как дела внизу, сэр?

— Продвигаются. Медленно, но продвигаются. Пламя яркое и горячее.

— Мы будем держаться до последнего.

— Обеспечь мне необходимое время, Алекс. А я обеспечу тебе такое будущее, какое ты пожелаешь.

12.00

Уоллс пристально смотрел на дверь. Эта была самая худшая. Конечно, были и другие двери, даже такие, которые ему нравились. Но эта была самая поганая из всех дверей. Массивная, зеленая, железная и старая, как будто ей было миллион лет. Грубые петли выбили углубления в стене в тех местах, по которым они стукали в течение многих лет. На высоте фута от пола кто-то нацарапал на ней кривыми грубыми буквами: «Трахай ниггеров». Глядя на эту надпись, Уоллс подумал, что дверь именно для этого и предназначена.

Он лег на спину. Скоро он сойдет здесь с ума, а потом его выпустят и тогда убьют.

Да, «Трахай ниггеров», все правильно.

Уоллс попытался думать о всяких пустяках, чтобы быстрее летело время, но из этого ничего не вышло. В камере их было двое — он и дверь. Уоллс понимал это, потому что по натуре был реалистом. А в данный момент реальность состояла из зеленых стен вокруг, параши, засохших соплей под нарами и нацарапанных на стенах предложений от педерастов. И еще дверь. Не могло быть ничего более реального, чем эта железная дверь с болтами, заклепками и тяжелыми петлями. Дверь запирала его и советовала: «Трахай ниггеров».

— Эй, парень.

Это окликал его в глазок Поросенок Уотсон.

— Эй, поднимай свою черную задницу или я отдам тебя Арийцам, и они пересчитают тебе все кости.

Послышался лязг металла. Поросенок Уотсон открыл дверь, отодвинул засов и вошел в камеру. Сделать это было довольно просто, если у тебя есть ключ. Ростом Уотсон был высок, примерно под сто девяносто, прыщав и грузен. Два поросячьих глаза, поросячий нос гармонировали с нависшим над широким черным ремнем животом, который напоминал наволочку, набитую свинцом. Длинные руки этого расиста испещрены были татуировками, даже фаланги пальцев запечатлели такие полярные этические понятия, как «любовь» и «ненависть».

В руках Уотсон держал полицейскую дубинку, которой орудовал с большой ловкостью.

— Чем ты занят, парень?

— Я молился, — соврал Уоллс. Врал он, как дышал.

— Не смеши меня, твои гребаные молитвы уже были услышаны, ты получил шесть недель одиночки и Арийцы не успели достать тебя.

Да, так оно и было. Один из Арийцев, по кличке Крутой Папа Пинкем, проявил повышенный интерес к заднице Уоллса и однажды вечером в душевой с помощью троих шестерок решил овладеть ею. Однако торжество его было недолгим. Уоллс настиг его в коридоре между крыльями здания тюрьмы, достал бритву и сделал так, что Папа Пинкем уже никогда не будет ни к кому приставать. Было ужасно много крови. Кто бы мог предположить, что в мужском члене так много крови?

Арийцам это не понравилось, и они поклялись кастрировать Уоллса, чтобы он тоже распевал высоким фальцетом.

— Тебя хотят видеть какие-то шишки, — сказал Поросенок Уотсон. — А теперь поторопись или я разберусь с тобой. Давай сюда.

Он вывел Уоллса из камеры-одиночки, расположенной в крыле В, и повел по главному коридору мимо зарешеченных клеток, где сидели Арийцы — самая влиятельная, организованная банда в исправительной тюрьме штата Мэриленд.