Ты хочешь, спросила Бренна, с трудом пряча брезгливость, заночевать здесь?

Моргана вздохнула.

Даже за такими стенами безопаснее, чем просто на дороге, где можно напороться и на ирландских налетчиков. Мне эта вонь нравится не больше, чем тебе, но я предпочитаю потерпеть, но проснуться поутру живой и невредимой.

Поскольку возразить на это ей было нечего, Бренна постаралась дышать через рот и пореже, пока ноздри не свыклись немного со всепроникающей вонью. Хорошо хоть, внутри крепость была вычищена до блеска командирской женой. Готовясь к визиту августейших особ, она поставила на ноги весь город, раздобыв лучшей еды, лучшие постели (временно реквизированные у зажиточных горожан) и даже бочонок эля из местной таверны. Лайлокен немедленно вооружился своей арфой и исчез в этом заведении в надежде подзаработать.

Моргана разумно не стала мешать женщинам Кэр-Гретны в готовке ужина и вечерней уборке. Медройт последовал за Лайлокеном в таверну в надежде развлечься после нелегкой недели в Кэрлойле, тогда как сыновья Морганы (правда, под неусыпным надзором охраны) резвились с деревенскими мальчишками, катая палками деревянные обручи в обществе полудюжины восторженных щенков. Сама Моргана в поисках тишины и спокойствия, которых не могли ей обеспечить ни таверна, ни дети, ни взбудораженный их приездом гарнизон, отыскала местную деревянную церковь.

Она ступила в прохладный полумрак церкви. На грубо сколоченном столе мерцало несколько свечей. Здесь не было ни хоров, ни скамей — только пол из вытертого ногами песчаника, довольно красивый резной алтарь и яркие росписи на обшитых досками стенах. Христианские святые соседствовали здесь с языческими символами, пережитками прежней веры, так и не вытесненной до конца несколькими столетиями христианства. Моргана преклонила колени и перекрестилась на алтарь, потом плотнее запахнула свой плащ с меховой опушкой и медленно подошла к алтарю. По крайней мере здесь, в церкви, царила блаженная тишина, которой ей так не хватало: в вихре событий последней недели она даже не могла позволить себе хотя бы оплакать мужа.

Когда слезы хлынули наконец из ее глаз, Моргана снова опустилась на колени, привалившись к резному деревянному бортику, что отделял алтарь от остальной церкви. Как ей не хватало сейчас крепкого объятия Лота Льюддока! Она сама понимала наивность этого желания: ведь даже его руки не остановили бы стоявшей на пороге войны, и все же как спокойно ей было рядом с ним! Да и принимать решения по Гэлуидделу или Айнис-Меноу было ей куда как проще при его жизни…

Раньше она жила, зная, что ей есть на кого опереться — на человека, как и она, знакомого с лежащей на плечах правителя ответственностью, с необходимостью принимать порой жесткие решения, причинять кому-то боль, защищая его от большей угрозы. Теперь, когда Лот Льюддок погиб, а Арториус спешил на юг, на войну, захватив с собою Анцелотиса, у Морганы не осталось никого, с кем она могла бы поделиться бременем ответственности, кто мог бы утешить ее, кто хотя бы шепнул ей на ухо: «Все образуется, вот увидишь!..»

Может, она заблуждается, ища союза с Далриадой?

Ирландские захватчики уже не раз наносили удар по Гэлуидделу, сотнями высаживаясь с кораблей, но пока катафрактам Морганы удавалось оттеснять их на север, на менее защищенные земли пиктов. Уж не подписывает ли она Гэлуидделу смертный приговор, отдавая его Медройту, а вместе с ним ирландским федератам? Она так и не нашла ответа на этот вопрос, когда в церковь вошел со стороны алтаря местный священник, застывший от неожиданности при виде рыдающей коленопреклоненной фигуры.