– Послушай, Аль, – молвил он рассудительно, – ведь все эти штуки должны были обходиться в огромный труд, в большие биджи, так?

– Еще бы, – подхватил профессор, – настолько большие, что были по средствам самым крупным державам. Другим оставалось трепетать и присоединяться.

– Вот видишь. А ведь в твое время на Земле было много пустынь, неосвоенных земель и морей, так? – В голосе Эри прорезались уличающие интонации, глазенки щурились. – Многие жили плохо, не могли досыта поесть, не имели хорошего жилья – так?

– Да, – подтвердил Берн со вздохом, – больше половины населения планеты.

– И ты говоришь, что в то время, когда люди так жили, другие люди тратили силы и знания не на то, чтобы их выручить из бед, а чтобы делать дорогие машины, которые могли всех убить?!

Это уже был не вопрос – риторический возглас.

– Но так было!

– Так не могло быть, Аль, – вразумляюще сказал Эри, беря из кучки новый орех. – Это ты бхе‑бхе… или как оно называется на твоем древнем языке: «ди люге»?

«Орлы» засмеялись. Было ясно, что они на стороне Эри, не верят Берну, им неловко, что он так перехвастал и запутался. Все ждали, как Аль выйдет из трудного положения.

– Да как… как ты смеешь, der Rotzig! [6] – Берн вне себя вскочил на ноги. Нет, это уже было слишком. Мало того, что эти щенки, верящие в любые выдумки Свифта… да что Свифт – в царевну‑лебедь и стойкого оловянного солдатика! – отказываются принять от него чистую правду, так ему еще и наносят самое тяжелое в этом мире оскорбление. И все этот Эри!

Тот не понял, как его обозвали, но сориентировался на интонации:

– Сам ты «дер ротциг»!

Добропорядочная душа профессора не вынесла. Он схватил мальчишку за уши, дернул, потом, когда и ошеломленный Эри вскочил, сунул его голову между колен, занес карающую длань.

…Немало радостей пережил Берн в этом мире – но, несомненно, самая острая была та, когда припечатывал всей ладонью по мускулистой, слегка лишь защищенной шортами попке малыша и сладостно приговаривал:

– А! А! Вот тебе! Вот!..

Он не ждал реакции, какая последовала за этим. Среди «орлов» считалось хорошим тоном стоически переносить боль – будь то полученные в играх и походах царапины, ушибы, шлепки от Ило, удары во взаимных наскоках… Но то было другое. Сейчас малыши почувствовали сердцем: неправая сила наказывает, унижает правого, но слабого.

Эри вырвался, отбежал: ошеломление у него сменилось яростью. Напластования цивилизаций исчезли, перед Берном стоял маленький дикарь. Он издал вопль, нагнулся и – бац! – первый орех разбился о лоб профессора.

Ия всплеснула руками, Ни ахнула. Но мальчишки и двойняшки Ри и Ра подхватили почин вожака. В воздухе замелькали зеленые и желтые (очищенные) орехи – все крупные, величиной с кулак. Потом, массируя бока, спину и руки, Берн проклял вместе с «орлами» и ботаника, которому вздумалось вывести такой сорт.

…Он бежал, преследуемый орущей бандой чертенят, петлял между деревьями. Но швырялись они метко, то и дело на голове и плечах профессора чавкающе лопались зеленые ядра. Хуже всего был выделявшийся сок: он оставлял на коже коричневые пятна, отмыть которые было невозможно.

На следующее утро Берн был весь пятнистый, как ягуар.

Вот и скрывается теперь в зарослях, как ягуар.

Не как ягуар – как человек, вконец растерявшийся, не понимающий, как ему дальше жить. Жизнь снова вышвырнула его прочь, наподдала коленом. И если в первый раз он был сам в том повинен, допустив малодушие, то теперь – ну, ни в чем же! Что он такого сказал, сделал? Хотел как лучше.