Тошно и думать, чем все может кончиться.

Разумеется, Эоли предупредил об опасности опыта, о возможных осложнениях, предложил подумать. Но для них, астронавтов, вопрос так не стоял: закон дальнего космоса «Сначала информация…» владычествовал над ними категорически. Да и то сказать, не о малом знании речь – о Контакте!

…Если к Ксене вернется депрессия, «обратному зрению» конец. Способ будет скомпрометирован навсегда.

– Э‑э! – Биолог правой ладонью стукнул себя по затылку, по месту, к которому раз приложился Ило. – О чем думаешь? Эх ты! Разве дело в способе? Нельзя, невозможно, чтобы она погибла, повредилась. Пережитая драма будто озаряет ее изнутри. Это все равно как если в опасности моя любимая, не Дана. Нельзя, невозможно! Прерву опыт, как только замечу. А не будет ли поздно, когда замечу? Прекратить сейчас? Нет, нельзя, малодушие…

Его снова залихорадило. А успокоиться было необходимо – и Эоли заставил себя думать о другом. Звездная минута человечества, а! Как долго ее ждали, как много значит: узнать об иной жизни, не связанной со здешними условиями и развившейся даже до более высоких, чем наши, форм. Высшие Простейшие, надо же! И верно, умеют такое, к чему мы еще не знаем, как подступиться. Теперь будем знать… Звездная минута – и он, Эолинг, двояко, двукратно причастен к ней: во‑первых, участием в спасении Берна и пересадке ему части мозга Дана, во‑вторых, его «обратное зрение» делает доступной всем сейчас память участников Контакта. А? Только сами астронавты причастны к событию больше, чем он.

«Ну, вот опять: я! Я!.. То, что я участвую в событии, важнее события. Вот наградил милый па комплексом!»

Эти мысли тоже были не к месту, ослабляли. Успокоиться и прийти в норму Эоли сейчас мог лишь в деле. Он повернул к лабораторному корпусу.

Но все равно, когда шагал, на миг – не подконтрольный сознанию миг – в нем над всеми волнениями возобладало любопытство исследователя: а что же все‑таки получится?..

Дан и Ксена не ушли из лаборатории, полулежали, расслабившись, на шезлонгах в углу нижнего отсека. Им сейчас противопоказаны новые впечатления, мыслями и памятью оба были на Одиннадцатой.

Дан почувствовал на себе изучающе‑вопросительный взгляд золотоволосой девушки с галереи – Ли, Лиор 18. Мечтательная, тонкая, очень добросердечная… Он помнил все, что было у них с Алем. Мог вспомнить, поправил себя Дан. Мог бы, но не станет этого делать. Было не с ним, а о других такое помнить некорректно.

Отчуждение от Ли теперь тоже входило в состав его личности. Все входило в ее состав – даже эпизодическое участие Берна в опыте «обратного зрения» теперь приобрело настоящий смысл.

А сейчас отвлекаться на Ли, на все иное и вовсе ни к чему; забота его и боль его – вот она, рядом: Ксена. Все восстановилось в нем, даже повышенное – против нормального, что ли, уровня у любящих – понимание ее. Наверно, и в этом повинно пережитое на Одиннадцатой, Амебы с их обволакивающим психическим полем. И сейчас Дан чувствовал состояние Ксены почти так же внятно, как и свое, знал даже, сколько ударов в минуту делает ее сердце.

Многовато оно их делает, учащенно бьется – будто секунда в напряженных местах симфоний. И сама она напряжена, натянута: тронь – зазвенит.

Секунда, учащенная смычковая ритмика… и над ней всплывает, набирает силу мелодия. Вот и сейчас она должна возникнуть – партия Ксены.

Он единственный представлял, что ей там довелось пережить после его гибели.

И восхищался силой ее души: нет, куда против Ксены была Ли и все женщины Земли – перенести такое и вернуться, вернуться «психически»!.. И Дан очень хотел, чтобы она почувствовала его восхищение, веру в нее.

Он взял ее ладони (они были как ледышки), поднес к губам, подул, сжал:

– Ну, астронавтка? – улыбнулся ей, сощурив глаза.