Он любил Ломоносова искренне и не раз просил Елизавету о помощи ученому. Однако, когда «императрикс» дала Ломоносову на строительство фабрики по производству цветных стекол крупную сумму да сверх того еще и имение с землею и мужиками, то даже любезный друг Иван Иванович усумнился: «А ну как ныне заленится Михаила Васильевич? Имея все для получения благ земных, захочет ли он по–прежнему трудиться в поте лица?»

И однажды прямо спросил о том Ломоносова.

Профессор вроде бы не обиделся и даже, вопреки собственному обычаю, не осердился. Глянул на Иван Иваныча, будто на малолетнего недоумка, и сказал:

— Рассуди сам, Иван Иваныч. Вот, к примеру, Диоген. Жил он в бочке, спал и ел с собаками, носил рубище и оставил после себя несколько забавных шуток. А вот Исаак Невтон, лорд Боил, — богатый человек, и сколь много оставил после себя великих открытий! Или тот же Христиан Вольф, один из немецких учителей моих, служа честно науке, нажил тем более пятисот тысяч капиталу, да еще и баронский титул в придачу.

Добродушный Иван Иванович даже и не сконфузился от допущенной им неделикатности и, улыбнувшись, сказал:

— То я испытывал тебя, Михаила Васильевич. А теперь, коль скоро по–прежнему ты трудолюбив, вижу, что могу и еще об одном деле попросить тебя: не составишь ли для брата моего — графа Петра Ивановича — регламент на учреждение единой Артиллерийской и Инженерной школы также, как составил ты подобный на основание университета?

— Для чего объединять две школы в одну? — быстро спросил Ломоносов.

— Причина проста. Артиллеристы не знают фортификации, а инженеры — артиллерии, хотя обе сии науки и наитеснейше меж собою связаны.

— Резон ваш, Иван Иванович, принимаю. Только думаю я, что и многие иные науки, кроме артиллерии и фортификации, также всенепременнейше следует изучать кадетам.

Однако о сем следует поразмышлять особо, и ежели граф Петр Иванович соизволит дать мне время, для составления прожекта потребное, то и постараюсь я полный план уже вскорости ему предложить.

4

На зимних квартирах в Литейном дворе вовсю шли занятия. И на сей раз уже не экзерциция занимала умы мальчиков, но — наука марсова, наука военная.

Прапорщики, подпоручики, поручики и сам капитан по мере собственного своего разумения внушали во всех трех ротах массу премудростей, составляющих суть воинского учения.

Кадетам надлежало знать: как всякой фронт устроить — от фронта ефрейторов до полкового; как во фронте поступать, и какие обращения и еволюции делать, и к чему оные потребить; как маршировать; где, какое прикрытие употреблять; каким образом с дета–шементами и конвоями поступать; как лагерем становиться и его укреплять, и что при этом примечать надлежит. Как внутри государства маршировать, на квартиры становиться и из них выступать; как полк содержать в порядке и строгости; как суды производить и какие за погрешения класть штрафы.

От кадетов требовали: читать всех военных авторов и делать на них рефлекцы, сиречь отражение в аннотациях; рассуждать о всех знатных баталиях и акциях; рассуждать те погрешности, отчего они, сии баталии и акции, потеряны, а также и те случаи применять, отчего они выиграны.

Рассуждать о политических делах в Европе и о военных силах других держав, как дружественных, так и недружественных, и о последних особенно пространно.

Ежели экзерциция была первою ступенькой на лестнице воинского мастерства и ее надобно было уметь выполнять, то науку военную — ступеньку вторую — надо было разуметь и знать, а в той части, где должно было рассуждать, от кадетов требовалось и понимание всего изучаемого, проникновение в самую суть постигаемого ими предмета.

А овладение любым предметом и его осмысление было связано с другими науками, кои, в свою очередь, много способствовали пониманию сих непростых материй.