Миша назвал Василия Бибикова.

Дядя, услышав это имя, даже руками всплеснул:

— Славно, славно! Премилое семейство — Бибиковы. И я с ними дружен и позову тогда и других Бибиковых — брата его и сестру.

Миша подумал: «И впрямь удачно получается, что знакомы мы оба с Бибиковыми и, оказывается, Василий мил и приятен дядюшке».

Только не знал тогда отрок Кутузов, что не столь мил и приятен был Ивану Василий Бибиков, сколь желанна и любезна была сестра его — Евдокия Ильинична.

За праздничным столом собрались все свои: семейство Голенищевых — Кутузовых, представленное Иваном Логиновичем и Михаилом, и семейство Бибиковых, от коего имели быть трое — Друг Миши Василий, его старший брат Александр и шестнадцатилетняя сестра Евдокия.

Застолье оказалось немноголюдным, но очень уж тесным и теплым: казалось, что сидит за столом одна семья.

И хотя по возрасту делились они на две части: Ивану Логиновичу и Александру Ильичу было по тридцать, Евдокии — шестнадцать, а Мише и Васе по пятнадцатому году, разница в возрасте помехою не была; их объединяло многое иное: все мужчины несли воинскую службу и мундиры флота и армии роднили их, а Дуняша была дочерью генерала и сестрой полковника — тоже, поди, не чужая.

Разговор шел о войне — Александр Ильич, как и Иван Логинович, только что вернулся с театра военных действий, и потому всем было интересно послушать бывалого молодого полковника.

Так бы, наверное, и текла беседа, если б вдруг не зазвонил в сенях колокольчик, а вслед за тем не появился на пороге столовой слегка обескураженный слуга.

Иван Логинович пошел в прихожую, и вскоре оттуда донеслись радостные его возгласы:

— Ах, как рад я вам, Александр Петрович! Ну, что вы, право, как можно говорить подобное! Да нет же, нет, уверяю вас, напротив — весьма кстати! Что значит — не зван? Не зван, да ждан! Премного всех обяжете, ежели соблаговолите удостоить своим присутствием! Премного!

И с последними словами Иван Логинович появился в дверях. Он стоял, церемонно склонив голову, боком ко всем сидящим за столом, и плавным жестом обеих рук приглашал пройти нового гостя.

Было во всем этом — и в возгласах, что только что доносились из прихожей, и в позе его — нечто театральное, но и в искреннем ликовании отказать ему тоже было нельзя, по всему было видно, что хозяин дома воистину радовался новому визитеру.

И сейчас же в дверях появился и гость — сорокалетний мужчина, круглолицый, большеглазый, с густыми бровями, столь ровными и черными, будто были они приклеены или нарисованы искусным гримером.

— Позвольте, господа, представить вам друга моего, Александра Петровича Сумарокова, директора Императорского театра, — проговорил Иван Логинович с нескрываемой гордостью.

Ступив через порог, гость сделал всем изысканный поклон и чуть церемонно подошел к Дусе, слегка коснувшись кончиков пальцев протянутой ему руки.

Сразу же стало видно, что Александр Петрович знает себе цену и в обществе никогда не бывает на вторых ролях.

Заняв место рядом с хозяином дома, он тут же взял бразды беседы в свои руки, и на смену пропахшим порохом и дымом батальным сюжетам над столом тотчас же запорхали легкие и изящные театральные словечки, забавные анекдоты и веселые интермедии.

Затем Сумароков пустился в воспоминания, и, в отличие от иных пожилых людей, оказались его мемуары и изящными и интересными.

Тонко понимая, что за слушатели сидят сегодня перед ним, вспоминал Александр Петрович и годы учения своего в Сухопутном шляхетном корпусе, именуемом им не иначе, как «Рыцарскою Академиею», с немалой, впрочем, при том ирониею.

Рассказывал он и о том, как впервые оказался в театре, напирая на устаревшие древнеславянские обороты, бытующие в церковных службах, и перемежая это казенным чиновничьим языком, свившим гнезда свои в судах и канцеляриях.