|
– Я хоть и здешняя, и то дороги не знаю. Где-то рядом у придорожной канавы громко и чётко стал стрелять пулемёт. Семёнов, оглянувшись на Михаила Сидоровича, пробормотал: – Вроде заехали. Женщины, сидевшие на заднем сиденье, зашевелились, Агриппина Петровна закричала: – Куда ты, чёрт, завёз, на самую передовую? – Да какая там передовая, – сварливо ответил ей Семёнов. – Надо обратно повернуть, – сказала Софья Осиповна. – А то ещё завезёте нас к немцам. – Не назад, вправо надо сворачивать. Я слишком круто влево взял, – сказал Семёнов, всматриваясь в темноту и притормаживая машину. – Назад поворачивай! – властно сказала Софья Осиповна. – Баба ты, а не фронтовой водитель. – Вы не командуйте, товарищ военврач, – сказал Семёнов, – я машину веду, а не вы. – Да вы уже не вмешивайтесь, пусть шофёр сам решает, – сказал Мостовской. Семёнов свернул в боковую улочку, и снова замелькали заборы, серые стены домов, невысокие деревца. – Ну как? – спросила Софья Осиповна. Семёнов пожал плечами: – Вроде так, но мостика не должно бы быть, или я запамятовал. – Надо остановиться, – сказала Софья Осиповна. – Как только увидите кого-нибудь, затормозите и расспросите хорошенько. Семёнов некоторое время вёл машину молча, потом с облегчением сказал: – Правильно едем, узнаю район, свернём ещё разок вправо и к заводу выедем. – Вот видите, беспокойная пассажирка, – наставительно сказал Мостовской. Софья Осиповна сердито засопела и не ответила. – Давайте, следовательно, так сделаем: сперва меня отвезут на завод, а потом уж вас к переправе, – предложил Мостовской. – Мне обязательно нужно секретаря обкома, а то он уедет с завода обратно в город. Семёнов резко затормозил автомобиль. – Что случилось? – вскрикнула Софья Осиповна. – Сигналят остановиться, вон фонариком светят, – сказал Семёнов, указывая на людей, стоявших посреди дороги, один из них поднял красный карманный фонарь. – Боже мой! – сказала Софья Осиповна. Несколько человек с поблескивающими автоматами окружили машину, и один из них с расстёгнутым на груди кителем, направив на помертвевшего Семёнова оружие, негромко и властно сказал: – He, ruki werch! Sdawajsia! Мгновение длилась ужасная, каменная тишина, та тишина, во время которой задержавшие дыхание люди осознали, что малые случайности, определившие эту поездку, вдруг превратились в непоправимый и ужасный рок, решивший всю их жизнь. Вдруг заголосила Агриппина Петровна: – Вы меня не трогайте, я в прислугах жила, я у него, вот у этого, за кусок хлеба в прислугах жила! -Still, Schweinehunde! [Тихо, собачьи свиньи!], – крикнул немец и замахнулся автоматом. Через десять минут после энергичного и грубого обыска задержанных отвезли на командный пункт немецкого пехотного батальона, чьим боевым охранением была задержана заблудившаяся в сталинградских пригородах машина. Новиков в Москве остановился у товарища по академии, полковника Иванова, служившего в оперативном управлении Генерального штаба. Иванова он видел редко: тот работал дни и ночи, случалось, что по три-четыре дня не приходил домой, спал в своём служебном кабинете. Семья Иванова находилась в эвакуации в Шадринске, на Урале. Когда Иванов приезжал с работы, Новиков первым делом спрашивал его: «Что слышно?», – а затем они вместе рассматривали карту, обсуждали невесёлые новости. Когда Новиков узнал о массированном налёте немецкой авиации на Сталинград, погубившем многие тысячи мирных людей, и о прорыве к заводам немецких танков, им овладела мучительная тревога. Он не спал всю ночь: то ему представлялись на берегу Волги чёрные немецкие гаубицы и самоходные орудия, ведущие огонь по пылающему городу, то он видел Евгению Николаевну, бегущую среди дыма и пламени. |
