|
Так тяжело больной человек, перенося на ногах свою болезнь, продолжает работать, разговаривать с людьми, есть, пить, даже шутить и смеяться, но все вокруг кажется ему иным – и работа, и лица людей, и вкус хлеба, и запах табака, и тепло солнца. И люди вокруг тоже замечают и чувствуют, что этот человек как-то по иному работает, разговаривает, спорит, смеётся, курит, словно он отдалён от них легким и холодным туманом. Как-то Людмила спросила у него: – Ты о чем задумываешься, когда разговариваешь со мной? – Да ни о чём, думаю о том, о чём говорю. И в институте, когда он рассказывал Соколову о своих московских успехах, о неожиданных перспективах расширения работы, о деловых встречах с Пименовым, о беседах в отделе науки и об удивительной быстроте, с которой тут же осуществлялись все его предложения, Штрума не оставляло чувство, будто кто то усталыми и грустными глазами смотрит на него и, слушая, покачивает головой. И когда Штрум вспоминал о своей московской жизни, о красивой Нине, сердце его не начинало биться сильней и ему казалось, чти всё это было не с ним, а с кем то другим и что все это неинтересно Нужно ли писать ей, думать о ней? Александра Владимировна приехала в Казань вечером. О приезде своём она не предупредила, дверь ей открыла Надя, вернувшаяся накануне из колхоза. Увидев бабушку в мужском чёрном пальто с маленьким узелком в руке, Надя бросилась к ней на шею. – Мама, мама, бабушка приехала? – громко звала она и, целуя Александру Владимировну, скороговоркой спрашивала: – Как ты себя чувствуешь? Здорова? Где же Серёжа, где тётя Женя, а как же Вера? Людмила Николаевна поспешно вышла навстречу матери, молча, так как от волнения у неё перехватывало дыхание, стала целовать ей руки, щёки, глаза. Александра Владимировна, сняв пальто, вошла в комнату, поправила волосы и, оглянувшись, сказала? – Ну вот, приехала, принимайте гостью... а Виктор где? – В институте, он сегодня поздно вернётся, – ответила Надя. – Нашей бабушки Анны Семёновны уже, наверное, нет, немцы убили, папа получил письмо. – Аню? – вскрикнула Александра Владимировна. Людмила, увидев, как побледнело лицо матери, произнесла: – Надя, что ты вдруг, как обухом. Александра Владимировна некоторое время молча стояла у стола, потом стала ходить по комнате и остановилась перед маленьким столиком, сняла деревянную коробочку и стала рассматривать её. – Я помню эту коробочку, Маруся тебе подарила её, – сказала она. – Да, Маруся, – ответила Людмила. Некоторое время мать и дочь, одинаково нахмурив брови и сжав губы, смотрели друг на друга. – Вот как пришлось нам встретиться, Люда, – сказала Александра Владимировна. – Вот и Марусю потеряла, вот и Аню Штрум, а сама всё живу. Но раз жива, то надо жить. Она повернулась к Наде и вдруг спросила: – Ты в каком классе, колхозница? – Перешла в десятый, – плача, ответила Надя. – Мама, ты как хочешь, раньше чаю попить или помыться, горячая вода есть. – Помоюсь, а потом уж будем чай пить, – Александра Владимировна развела руками и добавила: – Яко наг, яко благ. Ты мне дай белье, платье, полотенце и мыло – у меня всё сгорело. – Всё, всё, мамочка, есть, всё будет. Почему Женя не приехала, ведь и она в чём была из огня вышла. – Женя поступила на работу. После этих страшных дней она сказала мне: «Пойду работать, как Маруся советовала». Встретила в Куйбышеве знакомого, он её устроил в военно-конструкторское бюро старшим чертёжником, она ведь прекрасно чертит. Знаешь Женю Все запоем делает – начала работать, так уж по восемнадцать часов в сутки. Да и я не буду у вас на хлебах, завтра же начну устраиваться на работу. У Виктора есть связь с заводами? – После, после, – сказала Людмила Николаевна, вынимая из чемодана бельё, тебе надо отдохнуть, оправиться после потрясения. |
