|
У Виктора есть связь с заводами? – После, после, – сказала Людмила Николаевна, вынимая из чемодана бельё, тебе надо отдохнуть, оправиться после потрясения. – Пойдём, покажи, где помыться мне, – сказала Александра Владимировна Надя как загорела, выросла и удивительно на Аню стала похожа, у меня есть фотография, снята, когда Ане было восемнадцать лет. И глаза, и рот, и общее выражение. Она обняла Надю за плечи, и все пошли на кухню, где на плите стоял бак с горячей водой. – Какая роскошь, море кипятку, на пароходе чашечка кипяточку это целое событие было, – проговорила Александра Владимировна. Пока Александра Владимировна мылась, Людмила готовила ужин. Она накрыла стол скатертью, той, что клалась лишь несколько раз в год – на праздники и в день рождения детей. Она вынула все запасы свои, поставила на стол пироги, испечённые из детской муки к приезду мужа и дочери, отсыпала половину конфет, спрятанных для сына. Потом она принесла из передней свёрток Александры Владимировны и развернула его. Как-то по особому трогательно рядом с убранным столом выглядел этот узелок, привезённый матерью надломленная половина кирпичика солдатского хлеба, побелевшего от чёрствости, словно тронутого сединой, соль в спичечной коробке, три варёные картофелины «в мундире», вялая луковка, детская простынка, видимо служившая матери в дороге полотенцем. В истёртую на сгибах газету был завёрнут пакет старых писем. Людмила быстро перебрала их и, не читая, узнавала на пожелтевших от времени страницах детский почерк сестёр, косой, мелкий почерк покойного отца, увидела страничку из Толиной тетрадки, исписанную прямыми ровными буквами, два письма от Нади, открытку, писанную рукой свекрови. Среди писем лежали фотографии близких, и странно, больно и тревожно стало ей при взгляде на родные лица. Все они: и ушедшие из жизни, и живые, разбросанные судьбой по великой суровой земле, здесь были собраны вместе. Людмила с какой-то особой, никогда не испытанной силой почувствовала нежность и благодарность к матери, заботливо вынесшей из сталинградского огня эти старые письма и фотографии, к матери, бережно и навечно объединив ней в своей душе всех близких, память об ушедших, тревогу о живущих. Любовь матери была так же драгоценна, проста и нужна, как этот кусок солдатского хлеба, лежащий в раскрытом узелке. Александра Владимировна вышла из кухни. В домашнем платье дочери, оказавшемся для неё слишком просторным, она выглядела особенно худой. Её порозовевшее, с капельками пота лицо казалось помолодевшим и одновременно приобрело выражение грусти и усталости. Она оглядела накрытый дочерью стол и проговорила: – Вот и попала с корабля на бал. Людмила обняла мать и подвела её к столу. – Ты на сколько старше Маруси? – спросила мать и сама ответила: – На три года и шесть месяцев. Садясь за стол, Александра Владимировна сказала: – Кажется, вчера это было: на мои день рождения Женя затеяла пироги печь, сели за стол – Маруся, Женя, Серёжа, Толя, Вера, Степан, друзья наши, Андреев, Соня Левинтон, тесно было за столом, а сегодня... и дом сгорел, и стол, за которым мы сидели, сгорел. Вот и все мы: Надя, ты да я... Маруси нет, не верю! – громко произнесла она. Они долго молчали. – Папа скоро придёт, – сказала Надя, которой невыносимо стало молчание. – Ах, Аня, Аня, – тихо проговорила Александра Владимировна, – одна жила, одна умерла. – Мама, ты не представляешь даже, какое это счастье тебя видеть, – сказала Людмила Николаевна. После чая Людмила уговорила мать лечь в постель, села возле неё, и они разговаривали вполголоса до двенадцати часов. Виктор Павлович вернулся из института во втором часу ночи, когда все спали. Он подошёл к постели Александры Владимировны и долго смотрел на её седую голову, прислушивался к негромкому мерному дыханию. |
