|
Родимцев отдал приказ занять оборону и драться: в полуокружении, в окружении – драться до последнего патрона. Он объявил командирам, что будет рассматривать малейшее отступление, как самое тяжёлое воинское преступление. Об этом ему объявил командарм. И то же самое объявил командующий фронтом командарму. И кроме пути, которым спускался этот приказ сверху, был и другой путь его он выражал душевное решение красноармейцев. И кроме того, хотя успеху родимцевского наступления способствовала внезапность, имелась вторая, более веская причина этою успеха – закономерность. Наибольший успех выпал на долю батальона старшего лейтенанта Филяшкина. По узким уличкам, по пустырям батальон продвинулся к западу от Волги на тысячу четыреста метров, вышел к вокзалу и, почти не встретив сопротивления, занял полуразрушенные станционные постройки, будки стрелочников, сараи с углём, полуразваленные оклады, пол которых был густо припудрен мукой и усыпан кукурузными зёрнами. Сам Филяшкин, рыжеватый человек лет тридцати, с небольшими, покрасневшими от бессонницы глазами, расположился под насыпью в бетонированной будке с выбитыми стёклами. Утирая пот и ковыряя пальцем левой руки в ухе (ему заложило ухо при разрыве мины), он писал на линованной конторской бумаге донесение командиру полка. Он был одновременно обрадован успехом – шутка ли занять Сталинградский вокзал – и раздосадован тем, что соседние батальоны далеко отстали и, открыв фланги батальона Фяляшкина, не дали ему возможности продвинуться дальше на запад. Комиссар батальона Шведков, со следами солнечного ожога на лице, возбуждённый своим первым боем, – он до последнего времени работал в гражданке», был инструктором райкома партии в Ивановской области, – громко говорил Филяшкину. – Зачем останавливаться: Бойцы рвутся вперёд, надо развивать успех! – Куда рвутся? Я прошёл вперёд на запад дальше всех: – перебил Филяшкин, тыча пальцем в план города. – Куда мне развивать – на Харьков? Или прямо на Берлин? Он произносил «Берлин» с резким ударением на первом слоге Подошёл лейтенант Ковалёв, командир 3-й роты – упрямый вихор выбивался у него из-под заломленной на ухо пилотки. Каждый раз, когда он резко поворачивал голову, вихор этот подскакивал, словно витой из тугой проволоки. – Ну что? – спросил Филяшкин. – Порядок, – стараясь не прокашливаться и говорить сиплым басом, ответил: Ковалёв, – лично положил девять, – и улыбнулся глазами, зубами, всем существом, как умеют улыбаться лишь дети. Потом Ковалёв доложил, что политрук роты Котлов примером личной храбрости воодушевлял бойцов в бою, ранен и эвакуирован в тыл. Начальник штаба батальона, седой лейтенант Игумнов, молча рассматривал карту. Он работал до войны в районном совете Осоавиахима и не уважал молодых командиров за легкомыслие и бахвальство, страдал от того, что комбат был по годам сверстником его старшего сына. Подошел Конаныкин, командир первой роты, темноволосый, плечистый, длиннорукий, с очень резкими и быстрыми движениями. Один кубик на петлице его гимнастёрки был вырезан из красной резины. Игумнов сердито пробормотал: – Открыли клуб, а кругом противник. – Докладывай, товарищ Конаныкин, – сказал: Филяшкин. Конаныкин, доложив об успехах роты и понесенных ею потерях, передал написанное крупным почерком донесение. – Ох, и дал я сегодня немцу, – сказал: Филяшкин и позвал Игумнова Начальник штаба, пойдите сюда, закусим кое-чем. Ковалёв, указывая пальцем в сторону молчаливых городских построек, занятых немцами, сказал: – Вот тут я летом с одним моим другом лейтенантом на квартиру заезжал, ох и погуляли мы. Теперь уж могу признаться, товарищ старший лейтенант: лишний день прогулял. Одна тут была, хозяйкина дочь, уж лет ей верно двадцать пять, незамужняя, но, скажу, красота, прямо, я таких не видел. |
