|
Одна тут была, хозяйкина дочь, уж лет ей верно двадцать пять, незамужняя, но, скажу, красота, прямо, я таких не видел. Культурная, красивая... – Общее развитие есть, это самое главное, – сказал: Конаныкин. – Достиг у хозяйкиной дочки тактического успеха? – Будь спокоен. Точно – Ковалёв сказал: эти неправдивые слова для Филяшкина, пусть знает – не очень его интересует санинструктор Елена Гнатюк. Верно, в резерве он ходил с инструктором гулять в степь и подарил ей фотографию, но это делалось от скуки. Филяшкин зевнул и сказал: – Э, что вы мне про Сталинград этот рассказываете. Был и я тут проездом, когда училище кончил, ничего особенного нет, зимой ветра такие, жуткие прямо, чуть не пропал. Он протянул Ковалёву кружку. – Спасибо, товарищ старший лейтенант, я не буду, – отказался Ковалёв. Филяшкин и Конаныкин выпили, как говорится, по сто граммов и заспорили, чья квартира в резерве была лучше. Сталинград за эти несколько часов не стал для них ещё тем, что можно вспоминать, и они продолжали жить воспоминаниями о месяцах заволжского резерва. Для них и для многих, пришедших после них, Сталинград не смог стать воспоминанием, он сделался высшей и последней реальностью, сегодняшним днём, за которым не наступил завтрашний. Вернулся связной с запиской командира полка. Подполковник приказывал готовить оборону. По многим данным враг собирался контратаковать. – А как же продовольствие, у нас с собой две суточных дачи? – спросили в один голос начальник штаба и комиссар. Конаныкин глянул на Филяшкина и усмехнулся. В его рассеянной, беспечной усмешке было столько готовности встретить судьбу и такое понимание простоты своей судьбы, что седой Игумнов содрогнулся, почувствовав себя мальчишкой перед этим лейтенантом. Филяшкин наметил на карте участки обороны, командиры рот пометили их на своих картах, записали в блоккнижки указания. – Разрешите итти? – спросил Ковалёв и вытянулся. – Идите, – отрывисто ответил: Филяшкин. Ковалёв пристукнул каблуками и круто повернулся, приложив пальцы к виску под борт пилотки. Так как сталинградская почва, усыпанная кусками битого кирпича и алебастра, не была приспособлена для таких эволюций, Ковалёв споткнулся и едва не упал. Он смутился и, видимо желая скрыть свою неловкость, подпрыгнул, побежал, словно он не споткнулся за секунду до этого, а стремительно выполнял приказание начальника. – Поворачиваться не умеете! – сердито крикнул Филяшкин. Мгновенный переход от приятельских отношений к необычайной строгости казался неестественным и часто напоминал игру. Но, по-видимому, это было неминуемо среди молодых людей, обладающих противоречивыми склонностями к совместным приключениям, читке семейных писем, хоровому пению в к суровой власти над подчинёнными. Мягкость, прикрывающая превосходство, снисходительность сильных, приходит к людям лишь после долгих лет командования. Филяшкин повертел регулятор бинокля, висевшего на груди, и сказал: – Надо в штаб полка сходить кому-нибудь из командиров, там наше хозяйство осталось, да и роту мою забрал себе в резерв командир полка, разбазарит он её. Он оглянулся на начальника штаба и старшего политрука – и они поняли, что он выбирает, кому из них пойти. И оба невольно изменились в лице, такой ясной стала зависимость целой жизни от коротенького слова Филяшкина. Обманчивая тишина предсказывала надвигающийся бой, лукавый покой вещал смерть. Штаб передового полка казался мирным, тыловым пристанищем. «Пустите уж меня, папашу», – хотелось сказать Игумнову, сказать смеясь, сказать в шутку. Он с отвращением почувствовал, как неестественно прозвучит его смешок, как криво усмехнётся он, и нахмурился, с безразличным видом склонившись над раскрытым планшетом. А Шведков уже понял, что успех первого наступления батальона обманывал своей лёгкостью. |
