|
Потом он чясто вспомнит первый свой взгляд на работающих при лунном свете солдат шестьдесят второй переправы. Крымов вошел в землянку, сотрясаемую разрывами. Широкогрудый, видимо, обладающий большой физической силой, белокурый человек в меховой безрукавке, сидевший на беленьком, новеньком табурете, за беленьким, новым столиком, представился ему: – Перминов, комиссар шестьдесят второй переправы. Он пригласил Крымова сесть и сказал:, что баржа в эту ночь не пойдет и Крымов вместе с двумя командирами, которые вскоре приедут из штаба фронта, отправится в Сталинград на моторке. – Чайку не хотите ли? – спросил он и, подойдя к железной печурке, снял с неё сверкающий белый чайник Крымов, попивая чай, расспрашивал комиссара о работе на переправе Перминов, отставив в сторону маленькую чернильницу и отодвинув от себя несколько листов разграфлённой бумаги, видимо, подготовленной для писания отчёта, отвечал немногословно, но охотно. Он с первых же мгновений разглядел в Крымове бывалого, боевого человека, и потому беседа их шла легко и немногословно. – Закопались основательно? – спросил Крымов. – Устроились ничего. Своя хлебопекарня. Банька не плохая. Кухня налажена. Всё в земле, конечно. – Как немец, авиацией главным образом? – Днем обрабатывает Скрипуны Ю-семьдесят семь, эти да, вредны, а двухмоторные, знаете, кидают без толку. Большей частью в Волгу. Конечно, днём ходить у нас невозможно. Пашут. – Волнами? – Всяко. И одиночные, и волнами. Словом, от рассвета до заката. Днем проводим беседы, читки. Отдыхаем. А немец пашет. И Перминов снисходительно махнул рукой в сторону непроизводительно пашущих в небесах немцев. – Ну, а ночь напролёт – артминогнём, слышите? – Средними калибрами? – Большей частью, но бывает и двести десять. А то вдруг сто три запустит Старается, ничего не скажешь, вовсю. Но толку нет. Мы свой промфинплан выполняем. Ничего он сделать не может. Бывают, конечно, случаи – не доходят баржи. – Процент потерь большой? – Только от прямых попаданий, – закопались мы хорошо. Вот вчера кухню разнёс – сто килограмм запустил. Он перегнулся через стол и сказал, несколько понизив голос, как человек, желающий погордиться своей хорошей дружной семьёй перед близким знакомым. – Люди удивительные у меня, спокойные до того, что бывает, сам не понимаю – что такое? Большей частью волгари, ярославцы, народ в годах, сами знаете, сапёры: лет под сорок большей частью. Работают под огнём – точно у себя в деревне школу строят. Мы тут штурмовой мостик делали, на Сарпинский остров его заводили. Ну, знаете немцев, конечно, – я он снова усмехнулся и махнул рукой в сторону Волги, – заметили, что мы плотничаем, и открыли ураганный огонь. А сапёры работают Надо бы вам посмотреть, товарищ комиссар! Удивительно даже: Не торопясь, подумает, закурит. Как для строительной выставки. Без халтуры, без спешки. Стоит один сапёр, подобрал брёвнышко, сощурился, примерился, нет, покачал головой, откатил, подобрал второе, вынул верёвочку – померил, пометил ногтем, стал обтёсывать. А кругом, боже мой, ну, накрыли весь квадрат сосредоточенным, сами знаете. Он, словно сокрушаясь, покачал головой, а затем, вдруг спохватившись, проговорил: – Да мне, да нам что особенно рассуждать: мы шестьдесят вторая переправа, вроде курорта. Вот в Сталинграде, там уж, действительно, война! И сапёры постоянно говорят: «Нам что, вот в Сталинграде, там, действительно, война...» Вскоре приехали командиры, которым предстояла переправа в Сталинград подполковник и капитан. В третьем часу ночи пришёл дежурный сержант и сказал, что моторка готова, ждёт пассажиров. Вместе с ним зашёл молодой, высокий красноармеец, держа в руках два больших термоса, и попросил у Перминова разрешения переправиться на тот берег. |
