|
Вместе с ним зашёл молодой, высокий красноармеец, держа в руках два больших термоса, и попросил у Перминова разрешения переправиться на тот берег. – Нашу лодку потопили в десятом часу, а я командиру молоко везу свежее, ему доктор прописал. Через день возим. – Из какой вы дивизии: – спросил Перминов. – Тринадцатой гвардейской, – ответил: красноармеец и покраснел от гордости. – Езжайте, можно, – сказал: Перминов: – А каким образом лодку потопили? – Светлая уж очень ночь, товарищ комиссар, луна полная. На самой середине Волги миной достал. И не доплыл никто. Я ждал, ждал, а потом подумал схожу-ка на шестьдесят вторую. Перминов вышел из землянки вместе с отъезжающими и, оглядев светлое небо, сказал: – Облака есть, да небольшие, правда. Ничего, доедете, моторист опытный, сталинградский паренёк, рабочий. Прощаясь с Крымовым, он сказал: – Обратно будете ехать, может быть, у нас докладик сделаете? Отъезжающие молча пошли следом за красноармейцем-связным, который повел их не туда, где лежали штабели припасов, а по опушке леса. Они прошли мимо разбитой машины-трёхтонки, мимо могильных холмиков с небольшими деревянными обелисками и звёздочками. Было так светло, что ясно виднелись написанные чернильным карандашом фамилии я имена погибших сапёров и понтонёров, рабочих переправы. Красноармеец с термосами на ходу прочёл: – Локотков Иван Николаевич, – и добавил: – Отдыхать пошёл, тезка мой... Крымов чувствовал, как растёт в душе тревога. Казалось, что через Волгу в эту светлую ночь ему живым не перебраться. Ещё сидя в землянке, он каждый раз подумывал: «Не последний ли это табуретик, на котором мне пришлось сидеть?.. Не свою ли последнюю кружку чая в жизни допиваю?..» И когда меж густой лозы засветлела Волга, он подумал: «Ну, Николай, дошагай положенное тебе на земле». Но спокойно дошагать Крымову не пришлось. Тяжёлый снаряд разорвался в лозняке – красный, рваный огонь засветился в огромном клубе дыма, и оглушённые люди, кто где стоял, попадали на холодный сыпучий прибрежный песок. – Сюда, в лодку давайте! – крикнул сопровождавший связной, точно в лодке было безопасней, чем на земле. Никто не пострадал, только в оглушённой голове шумели, шуршали, позванивали пузырьки. Громко стуча по дощатому дну сапогами, люди прыгали в лодку. К Крымову наклонилось худое, молодое лицо человека в замасленной телогрейке, и голос, полный непередаваемого спокойствия и дружелюбия, произнёс: – Вы здесь не садитесь, запачкаетесь маслом, на той скамеечке вам удобнее будет. Тот же необычайно спокойный человек обратился к стоящему среди лозняка связному: – Вася, ты ко второму рейсу принеси сегодняшнюю газетку, я ребятам в Сталинграде обещал, а то к ним только завтра она попадёт. «Удивительный парень», – подумал Крымов, и ему захотелось сесть поближе к мотористу, расспросить его – как зовут, какого он года, женат ли. Подполковник протянул мотористу портсигар и сказал: – Закуривай, герой, какого года? Моторист усмехнулся: – Не всё ли равно, какого года? – и взял папиросу. Застучал мотор, ветки лозы похлопали по борту, распрямляясь с шуршащим шумом, и лодка стала выходить из затона на волжский простор. Запах бензина и горячего масла заглушил речную свежесть, но вскоре спокойное и ровное дыхание ночной воды пересилило все другие запахи. Крымов напряжённо вслушивался в похлопывание мотора – не барахлит ли, не заглохнет ли. Он слышал уж несколько рассказов о том, как катеры с внезапно испортившимися, либо разбитыми снарядным осколком моторами прибивало к центральной пристани, прямо в лапы к немцам. И, видимо, спутники его думали о том же. Капитан спросил: – А весел у вас, на всякий случай, нету? – Нету, – ответил: моторист. |
