Охранник наконец подошел к ним. Они показали значки через стекло. Линн нашла его руку и сжала мизинец.

— Кэм, я сделаю все что смогу.

— Знаю.

Дверь открылась. Они так и прошли со сплетенными пальцами. Ее каблучки звонко цокали по кафельному полу огромного пустого вестибюля. Они пошли к лифту.

— Существует что-то такое, чего ты не можешь мне сказать? — осторожно спросила Линн.

— Оно всегда существовало и существует. Ты же знаешь. — Он нажал на кнопку лифта. — Да, жуткая все-таки у меня работа.

Он всегда был начинен сверхсекретной информацией, которая делила его личную жизнь и служебную на две несоединимые части. Вначале, когда-то давно, обладание такой секретной информацией наполняло его ощущением собственной важности, значительности. Однако с годами он понял, насколько это мешает нормальной жизни. Какое это тяжелое бремя. Он начал от этого уставать. Никогда не можешь полностью раскрыться, расслабиться — ни дома, ни на работе, ни с друзьями. Всегда при нем был этот его портфель, начиненный секретными и сверхсекретными бумагами. Он давил, как ярмо, тянул вниз, как тяжелый якорь. Он привязан к своим секретным материалам, как каторжник к галере. Он настоящий заложник своей сверхважной, сверхсекретной информации. И на что ему эта важность и значительность, если он превратился из нормального живого человека в ходячую тайну. Ни перед кем не может раскрыться до конца, даже перед собственным сыном. Он даже не был теперь уверен, что знает самого себя до конца. Его собственные эмоции тоже были с грифом «секретно», их тоже не полагалось раскрывать. И в этот момент, в кабине лифта, в половине десятого вечера, жаркого сентябрьского вечера, ему стало наконец ясно, насколько Кэри права. Они все нуждаются в нем — и она, и Дункан, — а он им себя не отдает. Да он и сам нуждается в себе самом, а между тем он практически всего себя отдает работе.

После катастрофы с 1023-м он мечтал и молился лишь об одном: найти и покарать тех, кто это сделал. Возможно, теперь ему наконец представился такой случай. Сознание этого наполнило его тяжелым ощущением небывалой ответственности.

Лифт остановился. Они вышли в ярко освещенный холл.

— Я вообще-то хотел извиниться за Кэри, — проговорил Дэггет.

— А знаешь, о чем я думаю? — сказала Линн. — Ее ведь все равно не переубедишь, что бы мы ни делали. Уж если тебя считают преступником, почему бы на деле не совершить то преступление, в котором тебя подозревают?

С этими словами она сжала его руки, притянула к себе и поцеловала в губы. Против своей воли он почувствовал, что отвечает на поцелуй. Все его существо откликнулось на ее прикосновение.

Где-то вдалеке скрипнула дверь. Линн оторвалась от него. Отошла в сторону. Коротенький, нездорового вида человечек с большущей лысиной показался из-за одной из дверей и позвал:

— Мы здесь!

Линн улыбнулась ему. Представила их с Дэггетом друг другу. Имя этого человека было Джордж Хаммет. Они пожали друг другу руки, хотя со стороны Хаммета это вряд ли можно было назвать рукопожатием: рука была вялой, почти безжизненной. Все трое прошли в лабораторию. Мебели в комнате почти не было — в основном электронное оборудование. Линн нашла свободный стул, Дэггет остался стоять. Кроме них, в комнате сидели еще четыре человека.