Некоторое время они ехали молча, пока поселение не скрылось из виду. Вокруг простиралась каменистая пустыня, ее голые утесы, железные холмы и пыльные деревья, покрытые колючками, в прозрачном воздухе были окрашены в яркие тона. Над головами небо сияло величественной голубизной и висел диск Сириуса А, а сверкающее свечение его спутников окрашивало мертвый пейзаж слепящим заревом.

— Прекрасный мир, — заметила она наконец. В прозрачном воздухе ее голос прозвучал приглушенно. — Мне здесь нравится больше, чем на Иштаре.

— Большинство придерживается другого мнения, Фриледи, — ответил он. — Его называют унылым, холодным и сухим.

— Тогда не знаю… — Ее светлая головка была повернута в другую сторону, она смотрела на фантастическое нагромождение камней, скопление безжизненных скал и заросли суховатых кустов. Их общий ржавый тон в соединении с голубыми и красными прожилками минералов образовывал причудливую гамму.

— Я завидую тебе, Кенри Шаун — наконец сказала она. — Я видела достаточно картин, читала немало книг — все, что попадалось мне в руки, но этого так мало! Когда я подумаю обо всем странном, красивом и восхитительном, что видел ты, меня охватывает зависть.

Он решился задать вопрос:

— Именно поэтому вы прилетели на Сириус, Фриледи?

— Отчасти. Когда умер мой отец, мы захотели, чтобы кто-нибудь проинспектировал собственность семьи на Иштаре. Все думали, что надо просто послать агента, но я настояла на том, что полечу сама, и заказала место на Темерере. Они все думали, что я сошла с ума. Итак, я вернусь с новыми людьми, новым сленгом, новым стилем жизни. К тому времени мои друзья станут людьми средних лет, а я сделаюсь ходячим анахронизмом… — Она вздохнула. — Но это того стоило.

Он подумал про собственную жизнь, про действующее ему на нервы однообразие путешествий, недели, накапливающиеся в месяцы и годы, которые проводятся в железной пульсирующей раковине; приближение, неизвестность, жестокая враждебность диких планет — он видел, как его друзья погибали под оползнями, выплевывали свои легкие, когда у них повреждались скафандры в отсутствие атмосферы, заживо гнили от неизвестных болезней и он прощался с ними и наблюдал, как они уходят в безмолвие, которое никогда не возвращало их, и спрашивал себя, как именно они умирали; а на Земле он оставался призраком, посторонним, плывущим по великой реке времени, на Земле он ощущал себя нереальным.

— Не знаю, Фриледи, — протянул он.

— О, я привыкну, — заверила она, рассмеявшись.

Кар пробивал себе дорогу меж высоких дюн, оставляя пыльный след, который стирал ветер. В эту ночь они разбили лагерь около развалин заброшенного города, вместе, которое, должно быть, некогда являлось жемчужиной этого пейзажа. Кенри установил две палатки и стал готовить ужин, пока Дорти наблюдала за его действиями.

— Дай, я помогу, — раз предложила она.

— Это не подобает Фриледи, — возразил он. (И в любом случае ты слишком неуклюжа и только все испортишь.) Он ловко разжег примитивный очаг. На фоне окружавшего их мрака золотисто-коричневый свет казался особенно ярким, отбрасывая на их лица колеблющиеся от ветра алые тени. На них смотрели далекие холодные звезды.

Она посмотрела на бурлящую в котелке еду.

— Я думала, ваши люди никогда не едят рыбу, — пробормотала она.

— Одни едят, другие нет, Фриледи, — рассеянно отозвался он. Здесь было трудно соблюдать дистанции. Когда-то это было запрещено китским обычаем, когда пространство и энергия для выращивания пищи на борту корабля были в дефиците. Только богач мог позволить себе аквариум, и в мелких группках кочевников это было запрещено, чтобы не порождать неприязнь между людьми.