Рука Вань замерла на полпути ко рту.

Ивон кивнула.

— Люди вашей национальности слышат английский язык как непонятное стаккато, моей — слышат китайский как песенный мотив на высоких тонах, — сказала она, — Не слишком приятно, пока не привыкнешь. Наша музыка — более наглядный пример. Действительно, мне нравятся некоторые произведения китайской музыки, как вы, возможно, получаете удовольствие от любимого мною Бетховена, но для многих моих соотечественников такой концерт будет сплошным мучением. Хотя нам не нужно выходить за рамки одного общества. Я нахожу современную популярную американскую музыку просто банальной. Но я слушала записи, скажем, пятидесятилетней давности. Просидеть целый вечер, слушая эту ерунду, для меня было просто пыткой.

— Я начинаю понимать, что Сигманианец просто не мог вынести наших неловких попыток воспроизвести его звуки.

— И именно поэтому, я думаю, он не принес синтезатора. Продолжительная человеческая речь для него была непереносима. Попытки общения с помощью визуальных символов провалились по тем же причинам. Наши рисунки, наш алфавит слишком безобразны, возможно, слишком угловаты. Может быть, нам стоит попытаться воспользоваться китайскими иероглифами.

Вань хмурился, дожевывая кусок, на котором его прервали.

— Сможет ли такая чрезвычайно чувствительная личность пересечь межзвездное пространство?

— Мы не знаем его психологии. Предположите только, что он, пытаясь говорить с нами, стал бы издавать звуки, похожие на звук железа по стеклу — или еще какие-нибудь ультразвуки, вызывающие у нас реакцию страха. Не многие люди смогли бы выдержать это.

— Я согласна, что у вас хорошая точка зрения, профессор Вань, настолько хорошая, что никому, кроме меня, в голову не пришло, что она может быть неверной. О, конечно, дело могло и не дойти до настоящей боли. Как я уже говорила раньше, все неприятности — из-за раздражения. Сигманианец постоянно испытывал раздражение, потому что мы продолжали производить такую ужасную какофонию звуков.

— Поэтому я вернулась к пленкам и фонограммам и проанализировала их с музыкальной точки зрения.

— Интонация? — тут же спросил Вань.

Ивон рассмеялась.

— Я не уверена. Принципиально, что я обнаружила — это взаимосвязи, которые подобны тем, что управляют нашими гаммами и ключами (тональностью?). Более того, там есть взаимосвязь между качеством тонов — некоторые встречаются вместе, некоторые — нет, и, конечно, переходы между ними. Это невообразимо сложно. Я сомневаюсь, что мне удалось выудить из всего больше, чем какую-то небольшую часть.

— Но я смогла увидеть, что мы делали неправильно. Мы могли записать фразу и проиграть ее с высокой точностью воспроизведения. Однако сигманианская грамматика не оперирует добавлением одной фразы к другой, не так как в полифлексийных языках, таких как латынь. Кроме того, мой метод безнадежно медленный и трудный. Позже мы пытались создать искусственную речь с помощью синтезатора, который воспроизводил звуки речи Сигманианца. Только мы перепутали все взаимосвязи. Эффект был отрицательный — такой же раздражающий и довольно болезненный, как если бы человек, лишенный музыкального слуха, начал бы петь. А возможно, и еще хуже.

— То, что я делала — было началом. Компьютер помог мне сконструировать разговорный язык, который подчиняется основным правилам музыкальной гармонии, но не слишком сложный для воспроизведения синтезатором.