...Они лежали рядом, усталые и отчужденные. Александр, чувствуя изначальную свою вину, ласково погладил ее по щеке. Она тут же заплакала.

- Ну, что ты, Валюша, - дежурно утешил он, - все хорошо.

- Что, что хорошо? - спросила она, не переставая плакать.

Он не знал, что в данном случае хорошо, а что плохо. Сказал:

- Успокойся. Мы же вместе. Вот и хорошо.

- Кому хорошо? Тебе? Мне?

- И тебе, и мне.

- Как же, как же! Ты измучил меня, понимаешь, измучил! Я, как воровка, пробираюсь к тебе, когде нет твоей матери, я боюсь, что кто-нибудь увидит меня, услышит! Я никому не могу сказать, что я люблю тебя!

- Господи! - сквозь зубы простонал он. Она затихла, потершись мокрым лицом о его бицепс. Потом рывком подняла голову и стала целовать его в плечо, в шею, в висок.

- Я измучилась, Саша, и тебя измучила. Ну, прости меня, прости!

- Эх, жизнь-жестянка. - Только и сказал он. Опять лежали молча.

- Я тебе киевскую котлету принесла и салат. Утром позавтракай, как следует. А то все сухомятка. Язву заработать можно. Только разогрей обязательно.

Валя работала официанткой в ресторане "Загородный" в Покровском-Стрешневе.

- Ладно, - согласился Александр, подумал и спросил, чтобы был разговор: - Как там у вас в "Загородном" мои уголовнички?

- Теперь все, как уголовники. Нахальные, рукастые, - забрюзжала вдруг жлобским голосом Валя. - Даже твой Алька разлюбезный. Недавно с компанией был.

- Что, руки распускал?

- Язык свой поганый распускал.

- Удивительное дело профессия, - тихо посмеявшись, сказал он. Говорила нормально, а как о работе своей вспомнила, так официанткой заголосила.

- А ты иногда, как милиционер говоришь.

- Да уж, куда деться, - согласился он и зевнул.

- Устал?

- Работы много, Валюша.

- И завтра рано вставать. Спи милый. - Она теплой ладошкой прикрыла ему глаза. Он с готовностью их закрыл. - Спи, любимый, спи родной.

- А ты? - уже расслабленно спросил он.

- А я пойду. Спи, спи, спи...

Он тотчас заснул, а она ушла.

С утра неожиданно образовалось окно, и Казарян решил попытать удачу. К десяти он устроился в обжитом местечке за забором на улице 1905 года. Малолетняя шпана просыпается поздно, и он был уверен, что Геннадий Иванюк еще не ушел.

В половине двенадцатого тот наконец явился на белый свет. Видимо, очень любили родители своего Гену. В щегольской буклевой кепке-лондонке, в сером пальто с широкими ватными плечами, в ботинках на рифленной каучуковой подошве, Геннадий Иванюк выглядел полным франтом. Прямо-таки студент-стиляга.

Студент-стиляга перешел улицу и стал спускаться вниз, к метро. Казарян вел его на достаточном расстоянии, проклиная про себя свою заметную внешность. И чернявый, и перебитый, расплющенный боксом нос, и четкий след на скуле. Все это наверняка запомнил Стручок и доложил приятелю, какой мент к нему приходил.

В киоске у Пресненских бань Иванюк взял кружку пива и выпил ее не спеша. Ехали они недолго, одну остановку. На "Киевской" вылезли наружу. Иванюк, нарушая, пересек проезжую часть и вдоль штакетника чахлого сквера направился к недействующему павильону старой линии метро. Казарян вошел в скверик и присел на лавочку у контрольного пункта троллейбусных маршрутов. Было без пяти двенадцать. Казарян хорошо видел, как Иванюк подошел к пивному ларьку у трамвайной остановки и взял две кружки пива, большую и маленькую.

- Смотри, не обоссысь! - негромко пожелал Казарян, развлекая сам себя.

Неторопливый паренек был Гена Иванюк. Высосал пиво и тихо так, нога за ногу, побрел к углу Дорогомиловской улицы. У пивного ларька остановился.

- Неужели еще пить будешь? - злобным шепотом осведомился Казарян.