Смирнов глянул на часы и разрешил милостиво:

- Валяй. Сроку - восемь минут.

- Итак, начинаю. Была у меня знакомая чудачка в пятидесятом году, ВГИК она тогда кончала актерский факультет, с ней-то все это в сорок седьмом и приключилось. Вводная: хороша, обаятельна, простодушна и глупа до невозможности. И не понять - простодушна от того, что глупа или глупа от того, что простодушна.

- Ты по делу давай, - поторопил его Ларионов.

- Прошу не перебивать. Если согласились, то слушайте внимательно. Излагаю ее рассказ почти дословно. Что такое осень сорок седьмого, вы знаете: главное - не дремлющее никогда желание пожрать. Так вот, бредет моя девица по Гоголевскому бульвару к общежитию в Зачатьевском переулке и горько думает о том, что спать ложиться сегодня ей придется не жрамши. Краем глаза, а вы, естественно, знаете, что каждая хорошенькая женщина всегда краем глаза сечет мужскую реакцию на нее, замечает, как ее медленно-медленно обгоняет большая машина, и пунем, обращенный к ней из глубины салона, замечает. Она, понятное дело, вскинулась, как боевой конь на зов трубы, но машина обгоняет ее и уезжает. Бредет она себе дальше уже в полной безнадеге, как вдруг рядом останавливается еще одна черная машина, правда, размером поменьше, и из нее выходит бравый полковник со счастливой от возможности видеть нашу девушку улыбкой на лице и приглашает ее прокатиться. Отказывается поначалу дева для порядка, а потом лезет в лимузин: авось пожрать дадут. Прогулка в автомобиле была недолгой: от Гоголевского бульвара до особняка на Садовом.

А там чудеса: галантерейное обхождение, крахмальные скатерти, серебряная посуда, пища, которая может присниться только бывшему аристократу, и напротив за столом вежливый, милый и такой домашний, Лаврентий Павлович.

Но, как говорится, кто нас ужинает, тот нас и танцует. Ее визиты в особняк продолжались довольно долго, ибо это устраивало и девицу, и Лаврентия Павловича. Следует, однако, заметить, что героиня моего рассказа - девушка весьма общительная и любящая поклубиться в компании. Поэтому сеансы тет-а-тет постепенно стали ей надоедать. И вот однажды за очередным ужином она и говорит: "Лаврентий Павлович, что это мы все одни, да одни. Ведь скучно так! Давайте в следующий раз я подружку приведу, а вы Иосифа Виссарионовича пригласите".

Казарян сделал паузу, достойную его соплеменника, трагика Папазяна, неожиданно и вовремя. Смирнов и Ларионов грохнули. Отсмеявшись, Александр сказал:

- Обязательно тебе надо было Сталина в эту историю впутать.

- А он и не впутался, - невинно объяснил Казарян. - Интимный суаре на четыре пуверта не состоялся. Да и вообще после этого замечательного ее монолога мою деву к Лаврентию Павловичу не приглашали. Даже в пятидесятом по этому поводу она удивлялась и обижалась со страшной силой. Меня все спрашивала: "А что я такого ему сказала?" И, действительно, что она ему такого сказала?

- Все. Разминка закончена, - решил Смирнов. - Что там у нас?

- Не у нас. У них, - пояснил Ларионов. - Ждем НТО и медицину.

- Ты же предварительный шмон делал. Должно быть, что-нибудь стоящее?

- Обязательно, Саня. Два письма при нем нашли, но все в крови. Под пулю угодили. Очкарики обещали прочитать их во второй половине дня.

- И вернулся пес на блевотину свою, - процитировал из Библии Казарян.

- Довожу до вашего сведения, - объявил Смирнов, - что разрешения на возобновления дела об убийстве в Тимирязевском лесу Сам не изволил дать. Так что все начинается с первой страницы дела об убийстве гражданина Петровского в Чапаевском переулке.

- Но ведь пойдем обязательно по старым связям! - взорвался Роман.

- Идти мы можем куда угодно и как угодно. Даже туда, куда нас в сердцах послать могут. Добудем прямые доказательства взаимосвязи двух этих дел, нам их без звука объединят. А пока надо действовать. У нас есть половина дня.