Дети, знавшие о нем лишь по рассказам матери, не отходили ни на шаг. Засыпали, не отпуская отца. А Феня, отвыкшая за годы от мужа, и вовсе терялась. Первое время даже на вы называла. Да оно и понятно, столько лет прошло…

Егору она показала «похоронку», которая пришла на него в сорок третьем году.

— И ты поверила ей?

— Куда же деваться? Писем от тебя не стали получать именно с сорок третьего. Вот и поверила. Но вот к Сиденко полгода назад сын вернулся. Тоже из плена. Он без вести пропавшим был. Теперь на Колыме, — выдохнула тяжело и добавила: — А посадили за то, что не погиб, за выживание у врага. На десять лет. Вряд ли домой вернется. У немцев в плену — выжил. А у своих… Мать плачет, говорит — плохо во сне сына видит… Да и то, сказать надо правду, насквозь больным вернулся. Только-то и сил было домой дойти…

— Я все боялся, что ты замуж выйдешь, — признался Егор.

— Да что ты? И не думала о том! Какое замужество? Двое на моих руках остались. Да старики наши. Им тоже помогала. А и решись я на такое, за кого нынче выйдешь? В селе мужиков, смех сказать, на одной руке посчитать всех можно.

— А если б выбор был или предложения, значит, решилась бы? — задело его самолюбие.

— Да кто ж знает, Егор? Сам понимаешь, забот и работы хватает. А без мужика в доме хоть пропади! С одним хозяйством сколько сил надо. Не бабьих. Тебе ведомо. Еле справлялись, — ответила баба.

— Значит, подвернись мужик другой, вышла б замуж? Не стала б ждать? Получается, я — случайный?

— Отцы у детей случайными не бывают! Чего выставляешься здесь? Все жалуешься, как тебе пришлось. Отчего не спросишь, как мы выжили? Иль только свое болит? — внезапно вспыхнула Феня. И, успокоив детей, прибежавших на кухню, сказала, что они с отцом вовсе не ссорятся. Едва дети вышли, продолжила тихо, сквозь зубы: — Люди с войны возвращались посветлу. Открыто. А ты, как вор, ночью. Послушай, что о тебе в селе говорят. Намотался по немкам досыта. А когда надоел — выгнали. Никто не верит, что за три года после войны не мог домой письма прислать. Значит, не думал сам возвращаться. Тебя из Германии вытурили.

— Фенька! Опомнись, дура, что говоришь! Не то жалеть о том станешь! — предупредил Егор.

Годы разлуки с Егором не прошли для нее бесследно. Ведь тогда, до войны, она была совсем молодой. И, оставшись с двумя детьми в войну, она не только их сберегла, но и сама сумела выжить. Хотя было и голодно, и холодно. Случалось, оставались без хлеба и дров по нескольку дней. Сама бы ладно. А дети?..

Не сразу рассказала Егору, как выжила она в войну. Нет, не могли ей помочь родители Егора. Сами еле дотянули до освобождения деревни. И баба понемногу распродала в городе все свое приданое, что принесла в дом к мужу. На эти деньги жила семья. Когда получила похоронку, продала и вещи Егора, предпочтя кормить детей не памятью, а хлебом.

Торшина это покоробило. Ни одной рубашки не осталось, даже сапоги, полушубок и пальто отнесла на базар. Будто вымела его из дома.

— Не беда, Егорка, тряпки наживутся! Не в них главное. Важно, что в семье твоей все живы остались. А Фенька у тебя — золото, не баба. Она умудрилась в войну огород в лесу завести. Чтобы хоть какое-то подсобление иметь. И не только сама с детьми, а и нас кормила. Картоху, капусту, лук и морковку с лесу мы имели. Вдоволь. А уж на сахар да на мыло пришлось вещи продавать. Оно и масло детям нужно. А коров у нас на первом же году забрали. У всех. Увезли в Германию. В городе изредка масло было. Сколько стоило — вспомнить страшно. Но все ж дети твои — не заморенные. Не болели, как у других. Да и то сказать надо, старалась баба. На тебя уже похоронка пришла, а она все равно нас не забывала. Помогала как дочь.