– Нет, это невозможно слышать! Бабы, хоть кто-нибудь, дайте ему уже! – выкрикнул чей-то голос под общий смешок.

Таня странным движением сильно выпившего человека закинула руку над столом, словно удочку над озером, и зацепила кусок ветчины. Затем она не с первого раза попала этой ветчиной в рот и зачавкала.

– Ты думаешь, Груня, что я дура?

– Нет, что ты! Я никогда так не думала!

– Что без таланта? – продолжала Татьяна.

– Таня, ну давай не сейчас. И так настроение на нуле, – поморщилась Груня, не желавшая вступать ни в какие пьяные разборки.

– Да я и так знаю, что вы про меня думаете, – махнула рукой Ветрова. И еще больше понизила голос: – Считаешь, я сама это не понимаю? Я ведь сто раз пробы проходила в разные места, я имею в виду искусство, и ни разу не прошла. По молодости-то можно было решить, что меня недопоняли, не разглядели, а теперь сорок пять – ягодка уже сморщенная или скорее забродившая. Но мозги-то увеличились и просто давят на череп! Поэтому у людей постарше и появляется давление – от работы мозга и накопленного опыта. Я – не медик, но точно тебе говорю. Конечно, я понимаю, что нет у меня особого таланта, а вот желание блистать на сцене всегда имелось просто дикое. Потому и работаю до сих пор в театре. Мужиков у меня было более чем, – изобразила Татьяна жест «выше крыши», – поскольку я на лицо смазливая. Тем и пользовалась, так как других талантов не было, зато при любимом деле держалась, так что ни о чем не жалею, – горько усмехнулась прима-героиня. – А сейчас вижу, что старею.

– Таня, прекрати! Ты еще о-го-го!

– О-го-го это в двадцать лет. И и-го-го было в тридцать лет. А на пятом десятке, дорогая моя, уже трудно. Я же чувствую ослабление интереса со стороны мужчин ко мне. Я же эмоциональна и чувствительна. Но не двадцать лет, увы! А миллионы молодых девчонок уже подросли и созрели. И это ужасно печально. – Татьяна вдруг упала художнице головой на плечо, словно та внезапно перестала держаться на шее, и заплакала. Аграфена растерялась. А актриса шмыгнула носом и подняла зареванное лицо.

– Вон, посмотри на него!

– На кого? – не поняла Груша.

– На Эдика, конечно! Сидит, развлекается, глаза горят, слюни текут… А рядом кто?

– Кто? – не могла сфокусировать взгляд художница.

– Не тупи, Груня! Глаза-то разуй! – прикрикнула на нее Ветрова.

Аграфена сконцентрировалась. Директор театра, он же главный режиссер, сидел во главе стола, отпуская шутки, анекдоты и громко смеясь, то есть, как он сам выражался, балагуря. Эдуард Эрикович, несомненно, был душой любой компании и видным мужчиной – такой высокий, большой, полный, с кудрявыми волосами, длинными и лохматыми. По всему было заметно, что Колобов еще и бабник, хоть уже и стареющий. С одной стороны от него сидела молоденькая гримерша Яна, а с другой – молоденькая же актриса Настя Ермакова. Обеих он щипал, целовал в щечки и периодически подливал им вина в водку.

– Вот видишь, с кем сейчас Эдик? – прошептала Таня. – Как бы я ни молодилась, как бы ни вела себя, будто мне все нипочем, а он – с молоденькими. – Прима снова отправила в рот кусок колбасы.

– Я не знала, что тебя это все еще волнует. У вас было что-то, но ведь давно… – честно сказала Груня.

– Мы просто мало с тобой общались. А зря! Но ты хорошая тетка, Груня!

– Спасибо.

– Не за что. Надеюсь, ты никому не расскажешь, что я до сих пор сохну по Эдику? Хотя… Может, меня только сейчас так вот пробило, а завтра я встану и не вспомню о нем! – гордо тряхнула актриса искусственной прической, и парик совсем потерял ориентацию у нее на голове.