Зрители не унимались и после того, как лошади пролетели мимо финишного столба, в жилах бушевал адреналин, сердца готовы были вырваться из груди, дыхание у всех учащенное — такой возбуждающий эффект произвел этот редкостный, практически одновременный финиш. Лучшие в мире лошади, управляемые лучшими на свете жокеями, дружно стремились к победе. Победа для них — это все. Сладкое чувство победы витало в воздухе.

— Первым пришел номер семь! — провозгласил в микрофон комментатор, что вызвало восторженный рев одних и стон, преисполненный горечи, у других. Рено Клеменс на лошади под номером семь привстал в стременах и победно вскинул кулак, приветствуя публику, — та ответила новым взрывом криков и аплодисментами. Как же я мечтал повторить его достижение в завтрашних скачках!..

Большинство гостей устремились вниз посмотреть на победителя и его лошадь уже в круге почета, куда он и выехал, приветствуемый новой волной криков и оваций. Я же решил остаться. Устал от бессмысленных блужданий по ипподрому, и Элеонор не было рядом, чтоб разделить компанию.

Прямоугольный стол сдвинули к стене, теперь он был заставлен большими подносами с сандвичами и пирожными. Скоро подадут чай. Я с вожделением посматривал на эклер с шоколадным кремом, но выбрал вместо него самый маленький сандвич с огурцом.

— Слышала, вы адвокат, — раздался женский голос.

Я обернулся и увидел Дебору Рэдклифф. С чего это я чуть раньше вообразил, что ей не нравятся адвокаты? Может, потому, что она смотрела на меня свысока? Большинство людей терпеть не могут адвокатов, но лишь до того момента, пока не попадут в неприятности. И тогда адвокат становится их лучшим и, возможно, даже единственным другом.

— Верно, — сказал я в ответ и улыбнулся. — Я барристер.

— А парик носите? — спросила она.

— Только в суде, — ответил я. — Но большая часть моей работы проходит вне зала суда. Я представляю людей на профессиональных дисциплинарных слушаниях и прочее.

— О, — протянула она со скучающим видом. — И еще вы представляете жокеев в разных расследованиях?

— Представлял, — ответил я. — Впрочем, нечасто.

Казалось, она потеряла ко мне всякий интерес.

— Как поживает Перешеек? — спросил я.

— Насколько я знаю, прекрасно, — ответила она. — В данный момент находится в Ирландии, на племенном заводе в Рашморе. Его первый сезон.

Иными словами, выведен на пенсию в возрасте всего трех лет. И всю оставшуюся жизнь проведет, как король, пощипывая свежую травку, отсыпаясь в стойлах и покрывая кобылиц. Не жизнь, а настоящий рай для лошади.

— Но сам он появился на свет не в Рашморе? — спросил я.

— О, нет, — ответила она. — Мы вырастили его дома.

— И где же этот дом, позвольте узнать?

— Неподалеку от Аффингтона, в южном Оксфордшире, — ответила она.

— Там, где Белая Лошадь? — Изображение белой лошади, стилизованное под бронзовый век, было вырезано в дерне до глубины известняковых пород в Аффингтоне, графство Беркшир, в нескольких милях к северу от Лэмбурна.

— Совершенно верно, — кивнула она и стала проявлять ко мне больший интерес. — У нас из окна на кухне почти виден этот холм с Белой Лошадью.

— А вот я ее так ни разу и не видел, — заметил я. — Только на снимках.

— Трудно увидеть, разве что с высоты, — сказала она. — К нам то и дело обращаются туристы, просят показать, где она. Ну, покажешь им холм, а они разочарованы. Потому как Лошадь на самом верху, и ее толком не разглядеть, если туда не подняться.