— Неплохая мысль, — кивнул Гаррон. — Если не считать того, что богатые наследницы с неба не валятся. Кроме того, как я слышал, наследницы обычно очень строптивы.

— Не может этого быть!

— Еще как может! Да это всем известно!

— Строптивы? О чем вы?

— Любая наследница знает себе цену и поэтому чересчур горда. Бесконечно жалуется, ноет, раздает приказания, все ее терпеть не могут и не в силах на нее смотреть, потому что у нее, как правило, кроличьи зубы и зловонное дыхание. Мне дурно становится при мысли о том, что я вдруг стану мужем наследницы.

— Вздор! Только последний болван поверит такому!

— Ты, простая девчонка, смеешь называть меня болваном? Будь ты мужчиной, я скорее всего сбросил бы тебя со стены за такие речи. Спровадил бы вниз одной рукой!.

Мерри притворилась, будто обдумывает сказанное.

— Прекрасно, в таком случае я придержу язык, хотя иногда это бывает нелегко.

Он молча смотрел на нее. Она явно дерзит, и делает это специально. Как же очаровательна эта «простая девчонка»!

— Помню, мой отец считал, что женщину, которая дерзит своему господину, нужно наказывать.

— Что вы хотите этим сказать?

— Хочу сказать, что отец не задумался бы ударить жену, если бы ему этого хотелось.

— Я бы убила мужа, поднявшего на меня руку!

— Ты слишком свирепа для ничтожной девчонки! Нет, не стоит изобретать новой лжи! Честно говоря, не помню, чтобы он когда-нибудь ударил ее. Но довольно об этом. Прошлой ночью я слышал, как Миггинс всю ночь храпела, да так громко, что заглушала мужской храп. Так почему ты не ночуешь в комнате, отведенной твоему отцу? — осведомился он и тут же поднял руку, чтобы остановить ее: — Знаю, знаю, тебе слишком больно видеть стены, в которых ты была счастлива.

— Хорошо, я ничего не скажу.

— Тогда объясни, как можно спать с Миггинс, которая храпит тебе в ухо?

Она широко улыбнулась, и Гаррон как зачарованный уставился на ее губы и глубокую ямочку на щеке.

— Я пела про себя. Пела все песни, которые знала, пока не устала так, что заснула. А когда открыла глаза, было уже утро.

— Спой мне одну из твоих песен.

Мерри склонила голову набок и запела нежным, чистым голосом:

— Я впервые слышу эту песню. У тебя приятный голос, но песня слишком печальна. Никогда не слышал столь грустной песни.

— Возможно, но не самой грустной. Я сочинила ее сама. И скажу вам, рифмовать слова очень даже нелегко! Но я спела ее нашему менестрелю! — объявила она, раздуваясь от гордости.

— Не знал, что в Уореме был менестрель.

— Не в Уореме! Там, где я когда-то жила! — процедила она, вздернув подбородок.

— Может, я передумаю и потребую от тебя правды, как только увижу список.

— Может, если не оставите меня в покое, я не покажу вам свой список.

— Возвращайся к Миггинс и пой свои песни. Утром я увижу тебя и твой список, — кивнул Гаррон и, отвернувшись, вновь стал любоваться Северным морем. — Знаешь, во время обеда я слышал, как люди смеются. Спорят, рыгают от сытости… чудесные звуки.

Мерри повернулась, приподняла юбки и стала спускаться вниз. А когда перебежала внутренний двор, Гаррон громко окликнул:

— Ангел? Твой отец верил в ангелов?

— Мой отец верил, что солнце поднимается только ради меня! — помедлив, крикнула в ответ Мерри.

Глава 17

Роберт Бернелл дожевал последний кусочек сладкого ржаного хлеба, похлопал себя по животу и, нахмурившись, заметил:

— Милорд, король считает вас верным слугой и полезным человеком, неспособным на хитрость и коварство.