Я прошептала:

– Два месяца пройдут быстро. Мы будем здесь стоять и смотреть, как он возвращается.

Это немного приободрило его.

– Отмечай дни по календарю, – посоветовала я.

Ему подарили календарь на Рождество, и он каждый месяц педантично отрывал от него листки.

– Ты даже удивишься, как быстро летит время.

В сад вышла Моник, у нее были опухшие красные глаза. Я подумала, что она по-настоящему любит его. Эта мысль погребальным звоном отозвалась у меня на сердце, ведь и в любви, и в ненависти она связана с ним навеки.

Увидев нас с Эдвардом, она трагически закричала:

– Дитя мое! Дитя мое! Одни мы остались!

Она простерла к нему руки, но Эдвард отвернулся и каменным взглядом уставился перед собой. Возникла Сула, она передвигалась свойственной ей крадущейся походкой.

– Пойдем, мисси, – сказала она. – Слезами горю не поможешь. Моник немедленно начала завывать. Она схватила Эдварда за руку, но он вырвался и зарылся лицом мне в юбку, что было на него совсем не похоже. Он не любил вести себя, как ребенок.

– Я не нужна ему, – с горечью воскликнула Моник. – Ему лучше с мисс Бретт. – Она истерически захохотала. – И не только ему.

Сула обняла ее.

– Идем в дом, мисси, любимая моя. Идем.

Бросив на меня презрительный взгляд, Сула повела Моник в дом. Взгляд ее был полон злобы.

Как же она меня ненавидит! Больше, чем Моник. По-видимому, я действительно нужна Моник, так как являюсь поводом для устраивания сцен.

Мне было крайне не по себе.

После ухода корабля Моник несколько дней болела, и Чантел постоянно находилась при ней.

Я сказала Эдварду, что мы должны безотлагательно начать заниматься и, таким образом, время пойдет быстрее. Ему нравились география и история. Я обратила его внимание, главным образом, на те места, которые мы проплывали и которые были для него не просто точками на карте. Он внимательно изучил голубое пространство Тихого океана и нашел наш остров – черное пятнышко среди других черных пятнышек на площади, окрашенной в голубой цвет. Он пришел в восторг от названий других островов и все продолжал произносить их, напевая: «Тонгатапу, Нукуалофа, Острова Дружбы, Као, Фонуа-фуу». Он решил, что, когда станет моряком, объездит их все. Мы подсчитали какого приблизительно числа вернется корабль, и он обвел дату красным карандашом. Ему нравилось выражение «красный день календаря». И он решил сделать таким этот день. Чтобы не забыть, он обвел его красным.

Дом ему не нравился, не нравилась и еда. Он предпочитал проводить время со мной или с Чантел. Его мать смущала его своими пылкими ласками. Когда она его игнорировала, он чувствовал облегчение. Сула, старавшаяся изо всех сил добиться его благоволения, ему не нравилась, но Перо смешила его, и он обожал ее дразнить, старый Жак ему тоже пришелся по сердцу, тот разрешал ему лазить по экипажу и помогать ухаживать за лошадьми. Бабушку он немного побаивался, но, по крайней мере, уважал.

На острове ему нравилось, но из-за акул я боялась разрешить ему купаться. Я была рада, что с Диком произошла история, которая хорошо для него кончилась, потому что вдобавок к тому, что Дик переменил свое отношение к Редверсу, я могла приводить происшествие с ним в пример Эдварду.

Вечером, когда спадала жара, мы гуляли. Обычно мы ходили в магазинчики, походившие на хижины, и смотрели, как девушки в разноцветных длинных юбках делают из раковин бусы, браслеты и серьги. Они сидели под навесом из пальмовых листьев – Эдвард назвал его «домом без стен» – и работали до темноты, рано утром они уже были на месте. В середине дня остров пустел.

Вдоль берега стояли сараи для копры и фруктов, которые отправляли за границу, островитяне существовали за счет торговли.