— К чему же, в итоге, ведут такие перекосы?

— К новой идеологизации, абсолютно некритическому подходу к российской истории, и сугубо критическому — к советской. А ведь и она имела свои достижения, и многие события советской истории являлись событиями не столько идеологического, тоталитарного, просталинского характера, но были объективно обусловлены всем ходом истории страны.

— Период «реванша» теперь уже закончился?

— Да, с окончанием демократической, антикоммунистической революции — я называю ее «революцией 1989–1993 годов». Ее основные результаты были реализованы в виде Конституции 1993 года, которая объявила Россию президентской республикой, которая включила статью*. говорящую, что частная собственность священна и неприкосновенна. Она провозгласила и гарантировала основные гражданские свободы: свободу личности, собраний, манифестаций, забастовок и т. д. Это был основной результат революции. После того прошло какое-то время переходного периода, которое сопровождалась всем тем, чем сопровождается всякая революция: это и политическая пена, и карьерный человеческий хлам, и стремление нуворишей захватить собственность и власть… Это было свойственно всем революциям мира — Английской, Французской, Октябрьской.

— Ну, про Октябрьскую мы ничего подобного не знали…

— Да, тогда тоже делили должности, чины, деньги, дачи и все прочее. Об этом не говорили, но это было — как было и в 90-е годы. Когда же основные результаты революции пришли в противоречие с этой революционной накипью, стало очевидно, что страна нуждается в успокоении и в том, чтобы вобрать в себя все то лучшее, что дал XX век в целом. Нам нужно сохранить и лучшие результаты самой революционной волны 90-х годов, отбросив ту накипь и мерзость, которые дала она в экономике и политике, включить рычаги жизнеобеспечения, жизнеспасения страны и нации. Можно сказать, что конец XX — начало XXI века объективно ознаменовались тем, что наше общество стало переходить на ступень своего стабилизационного развития.

— Процессу стабилизации, очевидно, нужна и соответствующая историческая платформа?

— Конечно, разноголосица, которая существовала в оценках исторической науки, исследовательский, научный реванш 1990-х годов стали противоречить стабилизации общества и общему стремлению осознать весь исторический путь развития страны — как дореволюционный, так и советский, этап 90-х годов — начала XXI века. Люди, которые возглавили процесс стабилизации, озаботились и вот этим новым пониманием, и новым неангажированным, свободным, системным подходом к российской истории. Этим, думаю, и объясняется тот интерес к переоценкам — вернее, к правильным, нормальным — оценкам в исторической науке, который обозначился на рубеже XXI века.

— Тогда представляют ли реальную научную ценность исторические изыскания 1990-х годов? Поставим вопрос жестко: лично вы, автор нескольких учебников по истории России — как вы сейчас их оцениваете?

— Глядя на эти учебники, я понимаю, что и на моих взглядах сказались раскрепощенность и освобожденность, огромный интерес к ранее закрытым темам. Думаю, если бы я это писал сегодня, то более взвешено, объективно, более спокойно, хотя ни от каких исследовательских позиций, сформировавшихся уже в условиях постсоветского режима, я не отказываюсь.

— Как же вам удалось сохранить такой, скажем, взвешенный подход?

— Эти учебники, труды, в которых я участвовал, в основном создавались на моих собственных научных изысканиях, на результатах работы нашего исследовательского института… Для них характерно то, что они базировалась на новых источниках и материалах, раскрытых историографических пластах — эмигрантском, дореволюционном, на лучших советских работах.