Моя камера была мала, в ней стоял запах плесени и пота. Из мебели имелись только сломанный деревянный стул и жесткий соломенный тюфяк. Реши я на нем устроиться, мне пришлось бы делить его с полчищем вшей. Я сел на стул и попытался обдумать свои дальнейшие действия. Поскольку я не знал, какие обвинения мне предъявят утром, трудно было выработать какой‑то план действий. Многое будет зависеть не только от состояния сэра Оуэна, но также от свидетелей, которых приведут констебли.

Положение мое было ужасным, и у меня не было другого выхода, как попросить дядю заплатить мировому судье, чтобы предотвратить судебное расследование. У меня вовсе не было уверенности, что взятка поможет. Если сэр Оуэн мертв, меня, без сомнения, обвинят в убийстве. Никакая взятка не поможет судье изменить свое решение, если речь идет о нападении на человека такого положения, как сэр Оуэн. Но если баронет всего лишь ранен, я мог надеяться на то, что судебного процесса удастся избежать.

Я вызвал надзирателя и попросил принести бумагу и перо, а потом отправить записку. Я не был уверен, что мне хватит денег, учитывая непомерную дороговизну в тюрьме, но оказалось, что цена не имела значения.

– Я могу продать вам бумагу и перо, – сказал мужчина маленького роста с жирной кожей, пытаясь убрать редкие волосы с глаз, – но отослать ничего не могу.

– Не понимаю, – сказал я, все еще пребывая в оцепенении. – Почему?

– Приказ, – сказал он, будто одно это слово могло все объяснить.

– Чей приказ?

Никогда не слышал, чтобы в тюрьмах не разрешали заключенным отсылать записки. Или чтобы надзиратели отказывались заработать этим немного денег.

– Мне не велено говорить, – сказал он стоически. Он начал ковырять что‑то у себя на шее.

Думаю, в моем голосе прозвучало искреннее недоумение.

– Это касается всех заключенных?

– Конечно нет, – засмеялся он. – Другие джентльмены вправе посылать столько записок, сколько захотят. Как еще я могу заработать себе на хлеб? Это касается только вас, мистер Уивер. Вам  не разрешается посылать записки. Так нам велели.

– Я хочу поговорить с начальником тюрьмы, – сказал я сурово.

– Конечно. – Он продолжал ковырять кожу на шее. – Он будет завтра днем. Не думаю, что вы задержитесь здесь так долго, но если задержитесь – можете поговорить с ним.

Я стал перебирать свои возможности. Можно было сломать этому парню шею – приятный, спору нет, метод получить нужное, но едва ли самый мудрый. Я решил несколько умерить кровожадность.

– Если отошлете мою записку, получите щедрое вознаграждение.

– Меня уже щедро отблагодарили, – улыбнулся он, – чтобы я этого не делал. Так принести вам бумагу и перо?

– Кто заплатил вам, чтобы не отсылать моих записок? – потребовал я.

– Я не могу сказать вам этого, сэр, – пожал он плечами.

Этого и не требовалось, я сам догадался.

– Вы действительно хотите быть связанным с таким человеком, как Уайльд? – спросил я у охранника.

– Видите ли, – улыбнулся он, – занимаясь определенным ремеслом, неизбежно приходится быть связанным с мистером Уайльдом. Вы разве сами не понимаете?

Мне вспомнились слова дяди: «Мистер Мендес говорит, что в определенных ремеслах неизбежно приходится иметь дело с Уайльдом».