Девушку пронзила невыносимая, жгучая боль. Лина вскрикнула — и темнота накрыла ее.
В первые минуты она не могла думать ни о чем, кроме того, что жива и может дышать. Это казалось странным, ведь, помнится, с ней произошло что-то ужасное…
А потом она снова провалилась куда-то во тьму.
Когда Лина вновь пришла в себя, первым, что она услышала, было пение птиц. Рядом кто-то ходил — она слышала шорох одежд и мягкие шаги.
Лина медленно, боясь возвращения боли, открыла глаза.
Комната, в которой она находилась, была ей незнакома. В ней царил полумрак. Лина сперва подумала, что сейчас ночь, но потом сообразила, что темно оттого, что на окнах опущены шторы.
Кто-то наклонился над ней, бережно приподнял ее голову и поднес к губам стакан с питьем. Только теперь Лина заметила, что ей хочется пить и во рту все пересохло.
— Dormez, ma petite ! — сказал добрый, ласковый голос.
Лина восприняла это как приказ, закрыла глаза и снова провалилась в забытье.
Тотчас кто-то очутился возле ее кровати, и тот самый голос, который она слышала, лежа в забытьи, произнес:
— Вы проснулись, мадам? Лина подняла глаза и увидела добродушное лицо, обрамленное монашеским убором.
Как бы отвечая на незаданный вопрос, монахиня сказала:
— Все в порядке. Вам нечего бояться. Опасность миновала.
«Опасность?»— удивилась Лина.
И тут она вспомнила!
Ужасная картина снова встала у нее перед глазами: графиня целится в герцога и визжит: «Умри, Фабиан! Надеюсь, поцелуй смерти придется тебе по душе!»
Потом грохот — и боль…
— Она… она стреляла в меня! — в ужасе прошептала Лина.
— Да, она стреляла в вас, — мягко сказала монахиня, — но, по милосердию Божию, рана оказалась куда менее опасной, чем могла бы быть.
Лина медленно повернула голову, пытаясь разглядеть свое левое плечо. Оно было скрыто под тугой повязкой.
— А… а рука цела? — с испугом спросила она.
Монахиня улыбнулась:
— Цела, цела! Кость не задета. Но пуля засела в мышце, ее пришлось вынимать, так что рана заживет не так быстро, как хотелось бы. Но вы молоды и сильны, и мы молимся за вас…
— Спасибо… — сказала Лина. Монахиня отошла к столу и принесла стакан с питьем. Питье пахло медом и лимоном.
Она напоила Лину, потом спросила:
— Не уложить ли вас повыше, мадам?
— Да, пожалуйста! — сказала Лина.
Монахиня очень бережно приподняла ее и подсунула ей под голову еще одну подушку. Потом подошла к окну и слегка отодвинула штору. В комнате стало чуть светлее.
Лина огляделась.
Она находилась в большой красиво убранной комнате со стенами, обитыми парчой, на которых были развешаны очень милые пейзажи.
Подняв глаза к потолку, Лина обнаружила, что он расписан нимфами и купидонами.
Она лежала в широкой кровати под золотым балдахином, с занавесями из кружева и шелка.
Она уже поняла, где находится, но все же спросила:
— Где я?
— Вы в доме герцога Савернского, мадам, — ответила монахиня. — В том самом, где был бал.
Лина затаила дыхание, когда воспоминания вновь нахлынули на нее.
Бал! Тот самый бал, на котором графиня стреляла в нее! Тот самый, где герцог объяснился ей в любви и простился с ней навеки!
Она жаждала задать один вопрос, жаждала, но не решалась, ибо боялась, что ответ убьет ее.
Вопрос был самый простой: в Париже ли герцог? Или он уехал, как и собирался?
Если он уехал, значит, она и в самом деле никогда больше его не увидит. |