– Да, – ответила я, стараясь не стучать зубами. – Я сказала, что поеду при условии, что мой друг Гр… э-э… Эмброуз Темпл тоже поедет. Надеюсь, у вас найдется для него комната?

Тут он посмотрел на Грундо. Конопатый Грундо ответил ему серьезным взглядом и вежливо сказал:

– Здравствуйте, как поживаете?

– Я вижу, ему было бы без тебя одиноко, – сказал мой дед.

«Да пусть себе думает что хочет, – прикинула я, – лишь бы он разрешил Грундо остаться». И я испытала большое облегчение, когда он сказал:

– Идемте со мной, вы оба, я покажу вам ваши комнаты.

Мы поднялись следом за ним по крутой темной лестнице. Его долгополое одеяние развевалось над деревянными ступеньками. Потом мы очутились в длинных коридорах, отделанных деревом. У меня возникло странное ощущение, что мы уходим прямо вглубь холма, что за домом. Однако окна двух комнат, которые он нам показал, смотрели на зеленые вершины, и обе комнаты были явно приготовлены для гостей: постели застланы и в больших тазах на умывальниках была налита горячая вода. Как будто дед заранее знал, что я привезу с собой Грундо. Моя сумка стояла в одной комнате, сумка Грундо – в соседней.

– Ланч будет вот-вот готов, – сказал дед, – а вам, несомненно, захочется умыться и переодеться с дороги. Но если захотите принять ванну…

Он открыл еще одну дверь и показал нам огромную ванную с ванной на когтистых звериных лапах, стоящей посреди голого дощатого пола.

– Надеюсь, вы предупредите заранее, – сказал он. – Ольвен надо будет натаскать воды из котла.

И снова ушел вниз.

– А водопровода нету, – сказал Грундо. – Ничем не лучше купальной палатки.

Мы быстро умылись и собрались. Встретившись в коридоре, мы обнаружили, что оба, не сговариваясь, натянули самую теплую одежду, какая была у нас с собой. Мы бы посмеялись над этим, но этот дом был не из тех, где хочется смеяться. Вместо этого мы чинно спустились вниз, в просторную и холодную столовую, где дед уже ждал нас, стоя во главе высокого черного стола.

Он окинул нас взглядом, указал на два стула и произнес молитву на валлийском. Это был звучный раскатистый язык. Мне вдруг стало очень стыдно, что я ни слова не понимаю. Грундо спокойно слушал с таким видом, как будто все понимал, и, когда молитва закончилась, тихо сел на место, не сводя внимательного взгляда с моего деда.

А я посмотрела на дверь: толстая женщина с каменным лицом внесла супницу. Я к тому времени умирала от голода, а суп пах чудесно.

Ланч был замечательный, хотя поначалу мы почти все время молчали. Сперва подали суп из лука-порея, которого каждому хватило на две порции, потом блинчики с мясом в соусе, потом целую гору маленьких горячих оладушков, посыпанных сахаром. Грундо этих оладушков столько слопал, что женщине все время приходилось жарить еще. Ее это, похоже, порадовало. Когда она принесла их в третий раз, она даже почти улыбалась.

– Оладьи, – сказал мой дед низким гулким голосом, – одно из традиционных кушаний нашей страны.

«Ну что ж, – подумала я, – по крайней мере, голодом он мою мать не морил! Но почему же он такой жесткий и суровый? Почему он вообще не улыбается?» Мама наверняка задавалась теми же вопросами по нескольку раз на дню. Мне стало ее жалко еще сильнее прежнего.

– Я знаю, что неудобно спрашивать о таких вещах, – сказала я, – но как нам к вам обращаться?

Он взглянул на меня с суровым удивлением.

– Мое имя Гвин, – сказал он.

– Значит, мне следует называть вас «дедушка Гвин»? – уточнила я.