И вот вечером двенадцатого, когда все мы лежали в постели и не могли заснуть, зазвонил телефон: Селдон пробился к нам по междугородному из Кентукки. Там, у них, было десять вечера (у нас тоже), а его мать еще не вернулась домой, и, поскольку он помнил наш номер наизусть (а больше позвонить ему было некому), Селдон уселся за телефон, дозвонился до телефонистки и, стараясь говорить побыстрее, чтобы выпалить все необходимое прежде, чем утратит дар речи, сказал:

— Соедините, пожалуйста. Ньюарк, штат Нью-Джерси, Саммит-авеню, 81. Вэйверли 3-4827. Меня зовут Селдон Вишнев. Я хочу поговорить с мистером или миссис Рот. Или с Филипом. Или с Сэнди. С тем, кто снимет трубку. Прошу вас, оператор. Моей матери нет дома. Мне десять лет. Я ничего не ел, а ее нет дома. Оператор, прошу вас — Вэйверли 3-4827! С тем, кто снимет трубку!

Этим утром миссис Вишнев отправилась в Луисвилл, в региональный офис «Метрополитен», чтобы, по требованию компании, отчитаться перед непосредственным начальником. Между Данвиллом и Луисвиллом больше ста миль, а дорога такая дрянная, что практически весь день должен был уйти на поездку туда и обратно. Никто так и не понял, почему непосредственный начальник не мог выяснить то, что его интересовало, на письме или по телефону, правда, и объяснений этих у него так никогда и не потребовали. Мой отец позднее предположил, что миссис Вишнев вызвали в тот день в региональный офис, чтобы ее уволить, — заставить отчитаться на основе собственноручных записей и тут же уволить, оставив без работы всего через шесть недель по приезде на новое место и в семи сотнях миль от родного дома. Разумеется, результаты ее работы в сельскохозяйственном округе Бойл за эти полтора месяца никак нельзя было назвать обнадеживающими — и вовсе не из-за недостаточного усердия, а прежде всего потому, что никакой работы для страхового агента там вообще не было. Строго говоря, буквально каждый из переводов по службе, осуществленных компанией «Метрополитен лайф» в рамках программы «Гомстед-42», обернулся катастрофой для агентов, вполне успешно трудившихся на прежнем месте в Ньюарке. В медвежьих углах и в целом-то малонаселенных дальних штатов, куда они вместе с семьями переехали, никому из них не удалось выйти на уровень хотя бы четверти комиссионных, регулярно выплачивавшихся им в промышленном и густонаселенном Нью-Джерси, — а значит, хотя бы единственно по этой причине, мой отец оказался прав и проявил мудрую предусмотрительность, предпочтя сразу же оставить службу в «Метрополитен» и пойти работать к дяде Монти на рынок. Правда, и правота, и предусмотрительность отказали ему, когда надо было принять решение о переезде в Канаду до того, как закрыли границу и ввели военное положение.

— Если она жива… пробормотал Селдон, когда моя мать первой из нас троих подошла к телефону. — Если она жива…

Поначалу он так плакал, что ему ничего не удавалось произнести, кроме этих трех слов, да и они-то звучали неразборчиво.

— Селдон, хватит тебе! Ты сам себя настраиваешь! Загоняешь себя в истерику! Разумеется, твоя мама жива. Просто она опаздывает — и ничего больше.

— Если бы она была жива, она бы позвонила!

— Селдон, а если она застряла в пробке? А если у нее поломалась машина и она сейчас копается в моторе? Разве такого не случалось раньше? Разве такого не случалось у нас в Ньюарке? Вспомни-ка вечер, когда шел дождь, а у нее полетели тормоза, и ты поднялся к нам и оставался у нас до тех пор, пока она не вернулась. Вот и сейчас у нее, наверное, что-нибудь с шиной, так что прошу тебя, миленький, успокойся. И прежде всего прекрати плакать. С твоей мамой все в полном порядке. А то, что ты говоришь, тебя же и нервирует, и к тому же это — неправда, так что, прошу тебя, прямо сейчас возьми себя в руки и успокойся.

— Но она умерла, миссис Рот! Точь-в-точь как мой отец! У меня теперь нет ни папы, ни мамы!

И, разумеется, он оказался прав.