Октябрь 1942

ВЕЧНЫЙ СТРАХ

Селдон позвонил, когда моя мать, Сэнди и я уже легли спать. Произошло это в понедельник, двенадцатого октября, и за ужином мы уже услышали по радио о волнениях, вспыхнувших на Среднем Западе и на Юге вслед за восходящим к данным британской разведки сообщением о том, что президент Линдберг совершенно сознательно углубился на три сотни миль в Атлантику с тем, чтобы оттуда на военно-морских и военно-воздушных кораблях Третьего рейха отправиться на тайную встречу с Гитлером. Конечно, с подробным описанием волнений следовало подождать до утреннего выпуска завтрашних газет, но всего через несколько минут после первого сообщения по радио, застигнувшего нас за кухонным столом, моя мать совершенно справедливо предположила, кто  окажется жертвой беспорядков и почему. К этому времени граница с Канадой уже три дня как была закрыта — и даже мне, кому перспектива покинуть Америку казалась невыносимой, стало ясно, что, отказавшись послушать жену, настаивавшую на немедленной эмиграции еще несколько месяцев назад, мой отец совершил величайшую в жизни ошибку. Сейчас он опять ночами напролет работал на рынке; мать каждый день выходила на улицу за продуктами; как это ни смешно, однажды она побывала в школе на собрании кандидатов в наблюдатели на избирательных участках в ходе предстоящих в ноябре выборов; мы с Сэнди и все наши друзья каждый день посещали уроки, — и тем не менее к началу второй недели правления исполняющего обязанности президента Уилера страх был повсюду, — и ничего с этим не могли поделать ни миссис Линдберг с ее призывом игнорировать любые сообщения о местопребывании президента, поступающие из зарубежных источников, ни рабби Бенгельсдорф, ставший чуть ли не главным ньюсмейкером страны, член, как-никак, нашего семейства, — мой, можно сказать, дядя, отужинавший однажды у нас за семейным столом, но так ничем и не помогший (и помогать не собирающийся) из-за обоюдной неприязни, чтобы не сказать взаимной ненависти между ним и моим отцом. Страх был повсюду, этот особый взгляд  был у всех — и прежде всего у тех, кому по должности положено было нас защищать, — взгляд вроде того, каким окидываешь лестничную площадку, уже захлопнув за собой дверь и только сейчас сообразив, что ключ остался в кармане другого пиджака. Никогда еще наши взрослые не думали ни о чем настолько одинаково — и были при этом столь же беспомощны. Самые сильные из них старались сохранять хладнокровие, здравый смысл и даже надежду, объясняя нам, что все наши несчастья скоро останутся позади и нормальная жизнь восстановится, но стоило им включить радиоприемник — и стремительное нарастание и разрастание катастрофы пригибало их к земле и буквально расплющивало.

И вот вечером двенадцатого, когда все мы лежали в постели и не могли заснуть, зазвонил телефон: Селдон пробился к нам по междугородному из Кентукки. Там, у них, было десять вечера (у нас тоже), а его мать еще не вернулась домой, и, поскольку он помнил наш номер наизусть (а больше позвонить ему было некому), Селдон уселся за телефон, дозвонился до телефонистки и, стараясь говорить побыстрее, чтобы выпалить все необходимое прежде, чем утратит дар речи, сказал:

— Соедините, пожалуйста. Ньюарк, штат Нью-Джерси, Саммит-авеню, 81. Вэйверли 3-4827. Меня зовут Селдон Вишнев. Я хочу поговорить с мистером или миссис Рот. Или с Филипом. Или с Сэнди. С тем, кто снимет трубку. Прошу вас, оператор. Моей матери нет дома. Мне десять лет. Я ничего не ел, а ее нет дома. Оператор, прошу вас — Вэйверли 3-4827! С тем, кто снимет трубку!

Этим утром миссис Вишнев отправилась в Луисвилл, в региональный офис «Метрополитен», чтобы, по требованию компании, отчитаться перед непосредственным начальником. Между Данвиллом и Луисвиллом больше ста миль, а дорога такая дрянная, что практически весь день должен был уйти на поездку туда и обратно.