Девушка проворно вскочила и встала перед ним, уперев руки в полные бедра.

— Ах вот как, — заговорила она сварливо, — значит, я для тебя недостаточно хороша? Как бы ты не пожалел о своих словах, чужестранец. Как бы боги, взирающие с небес, не наказали тебя, превратив в насекомое. Как бы не отсохло у тебя кое-что между ног и не завелись желудочные черви в твоих кишках, как бы кости твои не размякли и не выпали ногти…

— Ты спятила, — сказал варвар, не в силах решить, то ли действительно отрубить ей голову, то ли просто плюнуть и уйти.

— Да, да, я сошла с ума! — воскликнула уродка, пританцовывая. — Сошла с ума от счастья! Ты хоть и млеччх и нет на тебе священного шнура, но я уже люблю тебя, безумно люблю! О Таттара-Рабуга, ты внял моим мольбам и послал дваждырожденного, который купит горшок простокваши, черную патоку и бросит в огонь рисовые зерна… Хочешь, юный красавец, взглянуть на мой лоб, который предстоит тебе раскрасить киноварью?

— Я уже взглянул, — проворчал Конан, — его что раскрашивай, что не раскрашивай — лучше не будет.

Она звонко рассмеялась, потом вдруг ухватила себя за покрытые язвами щеки и резко потянула вверх. Зеленая кожа поползла, словно плотный чулок, открывая свежее молодое лицо, а когда девушка отбросила ее прочь, по плечам ее рассыпались блестящие, густые черные волосы.

Теперь варвар мог оценить юную обманщицу во всем ее великолепии. Несколько полноватые губы и бедра, как у всех вендийских женщин, слегка широковатые лодыжки — в остальном же была прекрасной и соблазнительной. Девушка продолжала смеяться и вертелась перед ним, демонстрируя все свои прелести, едва прикрытые узкими полосками полотна. На ней не было никаких украшений, да они оказались бы лишними для юного создания, чья свежесть была подобна едва распустившемуся цветку, покрытому утренней росой.

— Зачем ты таскаешь на голове эту дрянь? — спросил киммериец, совсем растерявшийся от столь чудесного превращения.

— Потому что я — анупра! — воскликнула девушка. — Была анупрой, пока ты не коснулся меня. Никто не может касаться людей нашей касты, не боясь навлечь на себя гнев богов. Такое дозволено только дваждырожденным, носящим священный шнур. В иных землях люди стали забывать древний обычай, берут в жены женщин из низших сословий, даже красивых анупр, потому страшные бедствия обрушиваются на многие княжества. Зная о том, мудрый властитель Гадхары повелел девушкам нашей касты носить маски, скрывая лица, и в земле нашей царит мир и процветание. Лишь немногие счастливицы удостаиваются чести явить достойному свое истинное лицо. Ты не побоялся подать мне руку, прекрасный юноша, и хоть нет на твоем теле сидура, чтобы закрасить мой пробор, ты сможешь срезать бамбуковое дерево, сделать флейту, вылить в огонь топленое масло и связать наши руки стеблями травы куша…

— Постой, — прервал ее звенящую речь Конан, — я неплохо знаю вендийским и понимаю почти каждое твое слово по отдельности. И все же смысл сказанного ускользает от меня. Зачем мне делать флейту и лить масло?

— А ты что же, хочешь просто вымазать мне лоб краской? — возмутилась юница. — Клянусь трезубцем в руках Бхайрави, так не пойдет! Или у тебя на лбу тилак, а на ногах деревянные сандалии? Не для того я страдала и терпела унижения, чтобы теперь выкрасить свои одежды в оранжевый цвет!

— Клянусь дубиной в руках Крема, — передразнил ее киммериец, — у меня на ногах крепкие сапоги, и если ты не перестанешь трещать, получишь хороший пинок в свою соблазнительную задницу.

Девушка сразу же опустилась на колени и простерла к нему руки.

— Ты волен наказать меня! — воскликнула она с таким восторгом, словно Конан только что предложил ей бриллиантовое ожерелье.