Я чувствовала себя не очень хорошо, но относила это на счёт напряжения, в котором мне приходилось жить, чтобы казаться достаточно респектабельной для работы в Вестбурнском проекте. Однако, сходив в конце концов к врачу, я узнала, что у меня рак прямой кишки. Я могла бы пойти на лечение через Национальную службу здравоохранения, но это означало колостомию, а значит, до конца жизни мне пришлось бы носить на теле калоприёмник. Я слышала об экспериментальном методе, применяемом в клинике Майо в Штатах — он позволил бы мне сохранить все нормальные функции кишечника, но был очень дорогим. Джордано понимал, до чего мне хотелось избежать необходимости ходить с калоприёмником, и он собрал для меня деньги. Это было нетрудно — он ввозил в Европу большие партии кокаина из Перу и получал с этого немалый доход. Он мог бы получить с этого и больше денег, если б ему не пришлось ранее изымать деньги из мировой сети перевозчиков, чтобы покрыть начальные расходы. Меня снабдили средствами на весь курс нужного мне лечения, хотя перспектива того, что я умру, лишь маячила где-то в отдалении. Я уехала из Лондона весной 1976 года, а вернулась только весной 1977‑го. Лечение прошло успешно, и одним из его незапланированных побочных эффектов стало то, что я перестала принимать наркотики, пока жила в Америке. Однако это не могло продолжаться долго, и вернувшись в Лондон, я вернулась и к улётам от скоростняка, и к отключкам от геры. Джордано приезжал ко мне в Штаты, пока я проходила курс лечения, но когда я вернулась в Европу, он принял целибат и вернулся в общину церкви Божественного Просветления на юге Франции. Я снова была предоставлена самой себе, и хотя жизнь в США была полезнее для моего здоровья — я понимала Лондон, и Лондон понимал меня, так что я осознала, что не могу держаться от наркотиков подальше. Я ездила в Калифорнию, во Флориду и даже в Бэт в западной части Англии, но рано или поздно влечение к соблазнам Лондона и героина неизбежно оказывалось таким, что устоять было невозможно.

Меняются времена, и мы меняемся с ними

Я хотела написать о гуру Рампа и о том, как духовное озарение изменило для меня всё, но перед тем, как приступить к этому, мне нужно разобраться с тем, что творится прямо сейчас в моей голове. Я сижу у себя, на Кембридж-гарденс, и моя проблема в том, что я чувствую себя в ловушке прожитой мной жизни, и во мне полыхают вопросы, поднятые пост-хиппи, и мне надо решить эти вопросы, прежде чем я смогу двинуться дальше, встать на новый жизненный путь. Скажем так, мне всегда нравилось смотреть на местную молодёжь, она была для меня барометром социальных перемен. Частично потому, что мне кажется, они должны быть очень похожи на Ллойда. Конечно, сейчас всех уже некоторое время очень занимают растафариане. И это очень неплохо, поскольку растафари — это один из множества способов, которым Бог проявляет Себя в этом, нашем мире, и он пролагает путь к Истине для афро-карибских ребят. Среди белой молодежи многим нравятся ритмы регги, и более того, они способны откликнуться на стихи, что указывают пути к разрушению Вавилона. Как сказал один человек, когда в этой музыке меняется ритм, городские стены содрогаются. Я ведь помню блю-бит, музыку тех давних дней, когда и я сама была мифически зверем — «тинейджером», но должна сказать, что регги — это огромный шаг вперёд со времён той, ранней музыки, а не восстановленный протектор шин, на которых катились шестидесятые.