– Брось камчу! – крикнул воевода.

И действительно, стоило Мирону сбросить висевшую на запястье плеть, как жеребец сразу стих; он лишь гарцевал на месте, тяжело поводя взмыленными боками и роняя с губ желтую пену. Мирон ласково потрепал его за гриву, похлопал по шее. Жеребец фыркал, поводил ушами, принюхивался к рукам Мирона – знакомился. Но едва Эпчей протянул плеть, как конь снова взвился. Жеребец признал его на равных, но плеть посчитал за оскорбление.

– Смотри, Иван Данилович, никто камчу не любит, – расплылся в улыбке бег, – а воин твой молодец! Мои конюхи подступиться к жеребцу боялись: одного из них копытами до смерти зашиб. А твой справился!

– То не воин, – нахмурился воевода, – а посланник царя, самого Петра Алексеевича доверенное лицо.

– Да будет здрав многолетно Ах-Хан-оры  – склонил голову бег.

– Сильное войско на острог идет, – сказал Мирон. – За нас воевать будешь или здесь в ущелье отсидишься?

Эпчей не ответил, но выступившие на скулах красные пятна выдали: сильно разозлился бег. Но промолчал, стиснув зубы, лишь махнул рукой своим воинам. Те выстроились в одну линию, потянули из саадаков луки.

Бег блеснул зубами.

– Смотри, царев посланник! Мои матыры родились в седле и ни в чем не уступят калмакам. У нас с малолетства всех мальчиков купают в соленой воде, а тело растирают сметаной, чтобы выросли настоящими алыпами. От этого наши воины и холод, и жару легко переносят, и даже в самую сушь жажды не знают.

Он махнул рукой – и началось!

На этот раз не сражение, а самое настоящее чудо-зрелище. Позади юрт на большой поляне вспыхнул вдруг костер, да такой, что пламя рванулось в небо. Выскочили три диковинно одетых инородца в шапках с перьями на макушке и в жутко размалеванных масках. И принялись кружиться вокруг огня в неистовом танце, под рокот бубнов, в которые они исступленно били колотушками.

Развевались пестрые ленты.

Звенели нашитые на чудные одежды колокольцы и бубенцы.

Ухали бубны.

– Тэ-э-ир! – ревели танцующие.

– Тэ-э-ир! – вторили им зрители.

Эхо подхватывало рев толпы, множило и рассыпало, словно ледяной град, по скалам.

Ритм все учащался. У Мирона нервно подергивалась щека. Зашлось от тревоги сердце. Но тут бубны внезапно смолкли. Танцоры в беспамятстве повалились на землю подле костра. А на поляну вырвались конные лучники и вихрем понеслись по кругу. Крепкие невысокие всадники сидели в седлах как влитые, управляя конями только ногами. Когда-то старый конюх Аким рассказывал Мирону, что русских дружинников с малого возраста заставляли часами держать между коленями тяжелые камни, покрытые кожей быка. Это укрепляло ноги. А пошла эта наука от половцев, но, видно, кыргызы в ней тоже преуспели!

Тут воины все, как один, вскинули луки, потянули тетиву к уху. Стрелы полетели вперед с немыслимой быстротой: одна догоняла другую. Цель – желтый квадрат на воловьей шкуре – мигом ощетинилась доброй сотней стрел, а новые продолжали падать дождем, расщепляя древка долетевших раньше в лучину. При этом они жутко стонали и ныли в полете, отчего дрожь пробирала до костей, а волосы становились дыбом. Так воют стылой ночью голодные волчьи стаи, так голосят женщины по погибшим воинам…

А всадники, будто не зная усталости, показывали чудеса ловкости во владении луком: стреляли по цели и справа, и слева от шеи коня, назад с полуоборота и вскочив коленями на седло. Но стрелы неизбежно попадали в желтый квадрат.

Правда, одна из них взрыхлила песок у него под ногами. Мирон понял: умышленно. Очень уж выразительно покосился на гостей Эпчей-бег.