— Можно заглянуть тебе через плечо? — спросила Кэтлин.

Ей никто не ответил. Карандаш продолжал что-то писать.

— Ты не против, если мы это прочтем? — переспросила Кэтлин.

— Да, пожалуйста, — раздался голос невидимки, словно склонившейся над бумагой. — Я же кивнула, ты что, не видела? Ой, я и забыла, что когда я киваю, этого тоже никто не видит!

Карандаш выводил аккуратные округлые буквы на вырванном из блокнота листке. Вот что там было написано:

«Дорогая тетя!

Боюсь, что какое-то время мы не сможем увидеться. Меня удочерила леди, которая проезжала мимо в своей машине, и мы поехали прямо к морю, а там мы вместе сядем на корабль. Преследовать меня бесполезно. Прощай и будь счастлива. Надеюсь, ты хорошо провела время на ярмарке.

— Сплошное вранье, — заявил Джимми.

— Вовсе не вранье, а придумка, — возмутилась Мейбл. — Если я напишу, что стала невидимкой, она уж точно назовет это враньем.

— Ладно, пошли! — не утерпел Джимми. — Поспорить и на ходу можно.

Джеральд сложил бумажку так, как много лет назад научила его складывать записки одна индийская леди, и Мейбл повела их из парка другой, гораздо более короткой дорогой. Видимо, потому и весь путь домой оказался гораздо короче, чем дорога туда.

Пока они сидели в Храме Флоры, на небе начали собираться облака, и едва они успели добраться домой — хорошенько опоздав к чаю, — первые капли дождя уже упали на землю.

Мадемуазель выглянула из окна и вышла отворить им дверь.

— Вы в опоздании, в опоздании! — восклицала она. — Никаких неприятностей, нет? Все было хорошо?

— Мы просим прощения, — сказал Джеральд. — Мы очень долго добирались домой. Я очень надеюсь, что вы еще не начали беспокоиться из-за нас. Я думал только о вас почти всю дорогу домой.

— Раз так, — улыбнулась француженка, — то вы получите их одновременно — и ужин, и чай.

И они уселись за стол.

— Ты зачем сказал ей, что все время думал о ней? — прошептал голос у самого уха Джеральда, едва мадемуазель вышла, оставив их наедине с хлебом, маслом, молоком и печеными яблоками. — Это ведь тоже вранье — ничуть не лучше, чем моя выдумка с леди, которая приехала на машине, чтобы меня удочерить.

— А вот и нет, — пробурчал Джеральд, отхватив изрядный кус хлеба с маслом. — Я все время думал — злится она уже или еще нет. Вот так-то!

На столе стояло только три тарелки, но Джимми уступил свою тарелку Мейбл и ел из одного блюдца с Кэтлин. Страшновато было смотреть, как возносится по воздуху хлеб, растекается по нему масло, а затем бутерброд исчезает в пустоте — глоток за глотком, хотя вроде бы никто и не прикасается к нему, — и ложка стучит по тарелке, захватывает кусочек яблока, взлетает вверх и уже пустой возвращается на тарелку. Кончик ложки тоже исчезал у Мейбл во рту за невидимыми губами, так что в эти минуты казалось, будто стебелек ложки обломился.

Все до одного были голодны, и им дважды пришлось просить добавочную порцию гренок с маслом. Во второй раз кухарка начала ворчать. Но тут Джимми откинулся на стуле с довольным вздохом:

— Ох, как же я был голоден!

— Да, но как нам быть с завтраком? — встревожился Джеральд.