Пилар заколебалась, боясь перешагнуть через труп и идти дальше. Мрачные предчувствия, обуревавшие ее, переросли в ужас, и холод коснулся сердца. Что здесь произошло? Где тетушка?

Снова послышались шаги наверху. Перекрестив убитого, она осторожно перешагнула через распростертое тело и, опасливо прижимаясь к стене, продолжила свой путь по лестнице.

Верхний этаж представлял собой запутанный лабиринт гостиных и спален. Пилар не могла определить, где находится Рефухио. Она собиралась позвать его, но передумала, сообразив, что нарушить царящую здесь тишину и обнаружить себя раньше времени будет по меньшей мере неразумно.

Она переходила из одной комнаты в другую и наконец подошла к дверям, украшенным более причудливым и богатым орнаментом, нежели остальные. Пройдя переднюю, она оказалась в гостиной, где была огромная печь, выложенная фландрскими изразцами, и, миновав дверь, скрытую за портьерами цвета морской волны, попала в спальню. Кровать с богато украшенными позолотой и орнаментом спинками стояла на возвышении.

На полу перед кроватью лежала служанка в шали, наброшенной поверх ночной рубашки. Ее седые волосы были растрепаны. Женщина, как и мажордом, была убита.

Тетушка Пилар сидела в постели, опираясь о высоко взбитые подушки. На коленях у нее лежала Библия. Ее ночной чепец, сшитый из лучшего алансонского кружева, был отделан розовой лентой. Кровь красной полосой опоясала ее горло. Она была зарезана. Над ней стоял Рефухио, протянув руку к мертвому лицу.

Пилар тихо и придушенно вскрикнула.

Рефухио резко обернулся. Он крепко выругался, спрыгнул с возвышения и, быстро подойдя к девушке, вывел ее из комнаты. Пилар, упираясь, схватилась за дверной косяк.

— Нет, я хочу знать. Я должна знать, она…

— Жива? Нет, разумеется. Она мертва вот уже часов десять, если не больше. Вы ничем не можете ей помочь. Я закрыл ей глаза, и это все, что мы можем сделать.

— Вы думаете, это дело рук дона Эстебана? — Она была близка к обмороку.

— По крайней мере, его наемников. — Рефухио был мрачен. — В противном случае нам придется поверить, что на стороне дона Эстебана сама судьба.

Она покачала головой, словно отвергая столь страшную действительность.

— Как он мог? Как посмел?

— Как? Да очень просто. Он считает, что его желания, его нужды и его воля — превыше всего. Кроме того, убивать ему не в новинку. — Горечь, таившаяся в его словах, не ускользнула от ее внимания.

— Я сожалею, — произнесла она. — Это должно быть для вас напоминанием…

В сумеречном свете этой комнаты с наглухо зашторенными окнами его лицо исказили боль и презрение к себе.

— Это моя неудача.

— Почему? Вы ничего не могли бы сделать.

— Мог, если бы подумал об этом. А вместо этого я мчался, преследуя химеру, невыразимо тоскуя по совершенству, которого нет в природе. Я действовал неверно с самого начала.

— Вы здесь ни при чем, — безжизненным голосом отозвалась Пилар. — Вашей вины здесь нет. Если бы я не впутала тетушку в мои дела, она была бы жива.

Он долго смотрел на нее застывшим взглядом.

— Вы хотите пожертвовать собой вместо меня или разделить мою вину? Это ни к чему не приведет. Мне нужно, чтобы какое-то чувство вело меня.

— Я думаю, ненависти для этого будет достаточно.

Ни один мускул не дрогнул на его лице, но выражение несколько смягчилось.

— Да, — ответил он, — хотя существуют стимулы не менее эффективные, но более приятные. О них мы поговорим позднее. У смертного одра, особенно такого, как этот, нам не помешает быть осторожными.

Она поняла его намек.