- Хорошо, придурок! – заорал я, уже нисколько не заботясь о том, слышит меня Женя или нет. – Я на ней женюсь. Если она, конечно, согласится. Я и без твоего корявого сватанья это сделал бы. И отвали от меня на фиг, понял?

- Чего тут не понимать? – флегматично пожал плечами Ванька, принимаясь за второй бутерброд. – Все понятно. Только учти, если ты на ней не женишься…

- Что тогда? – я воинственно задрал подбородок. – Набьешь мне морду?

- Ну зачем же? – улыбнулся он. – Тогда я женюсь на ней сам.

61.

- Значит, так, парни, - сказала Женя, густо обводя глаза черным карандашом. – В жилконтору эту самую к паспортистке, или кто она там такая, пойду я. Ты, Мартин, только смазку купи.

- Какую смазку? – не понял я.

- Для извращенного секса, разумеется, - фыркнула Женя, снимая колпачок с той самой темно-бордовой помады, которая была у нее на губах в день нашего знакомства.

Выглядела она более чем инфернально. Пожалуй, в таком виде я ее еще ни разу не видел. На ней были очень узкие черные брюки из какого-то блестящего материала, черная блузка, состоящая из развевающихся тряпочек и ленточек, и жутковатого вида ботинки на чудовищной платформе, которые здорово прибавили ей росту. Волосы Женя начесала и намазала гелем так, что во все стороны торчали ужасающие сосульки. Бледная, почти белая пудра, черные круги вокруг глаз. Пожалуй, она совсем чуть-чуть не дотянула до участников некогда моднейшей группы «Kiss».

- Конфеты купи, вино. Или торт большой, - накрасив губы, она все-таки снизошла до объяснения. – Я узнала, сегодня там неприемный день. То есть паспортистка на месте, но посетителей не принимает и справок не дает. А нам никаких справок и не надо. Вернее, таких не надо, какие другим нужны.

- Послушай, - нерешительно вступил Ванька. – Знаешь, будь я паспортисткой, я бы тебя просто выгнал. Ты, извини, конечно, но, может, лучше Мартин?

- Темнота заграничная, - презрительно дернула плечом Женя. – А еще психолог. Чему вас там в ваших университетах учат только? Вот спорим, что все будет в лучшем виде?

- На что? – заинтересовался я.

- Не знаю. На десять щелбанов.

По правде говоря, я не прочь был отвесить ей эти десять щелбанов. Слегка, конечно. Чтобы не слишком уж нос задирала. С другой стороны, она зайдет, ее отправят в далекую страну, а как мне потом соваться туда с той же просьбой?

- Да пусть попробует, - подмигнул вполне понявший меня Ванька. – Ей там и рта не дадут открыть, так что ничего не испортит. Не успеет.

Пока мы ехали в метро и на автобусе, шли пешком, люди откровенно таращились на нее, но Женя словно не замечала удивленных, насмешливых или возмущенных взглядов. Шла себе, довольно ловко переставляя свои тяжеленные котурны, помахивая черной торбой с нарисованным скалящимся черепом, и думала себе какие-то свои мысли.

- Вы можете слегка отстать, - сказала она нам. – Как будто вы не со мной. Если неловко.

Если б она этого не сказала, может быть, я и вправду немного замедлял бы шаг. Совсем чуть-чуть. Наверно, даже невольно. Но теперь… Я просто взял ее за руку. Мы шли, и мне было, в общем-то, наплевать, кто что подумает. Мне было хорошо – честное слово.

- Подождите на улице, - сказала Женя, когда, сверившись с написанным на бумажке адресом, мы оказались у облезлого серо-желтого дома с ржавыми потеками на стенах.

- Иди, иди, - Ванька растянул рот до ушей. – Бог в помощь.

Женя взяла у меня пакет с конфетами и бутылкой вина (крестная называла такое подношение мелким чиновникам по-гоголевски - борзым щенком, а Женя, как выяснилось, смазкой, - хотя это была самая обыкновенная взятка, пусть и жалкая) и вошла в парадное.

- Сейчас, сейчас, - потер руки Ванька.