Я сделал еще шаг и протянул руку к двери.

Яркой вспышкой промелькнуло перед глазами: Женя сидит на камне у озера и поет что-то печальное, видит нас с Сашей, бежит навстречу, бросается ко мне… Я зажмурился, потряс головой, отгоняя видение, и… быстро пошел на кухню.

- Не спится? – спросил Ванька.

Он сидел у окна в одних спортивных трусах и курил, стряхивая пепел в стаканчик от сметаны. Тусклый свет уличного фонаря выхватывал из темноты его растрепавшийся хвост и сережки в левом ухе.

- Пить хочу, - хрипло ответил я и полез в холодильник. Достал пакет апельсинового сока и начал пить огромными жадными глотками. Ледяные капли падали на грудь, стекали по животу.

- Ладно врать, - усмехнулся Ванька, погасив сигарету. – Ты проснулся, увидел, что меня нет, и подумал, что я с Женечкой. Скажешь, нет?

- Нет!

- Опять врешь. Видишь ли, Мартин, может, я бы и не прочь. Только она мне намекнула, что ты вне конкуренции, да? Когда ты по телефону ходил звонить. А ты: она, мол, мне никакая не подружка.

- Она действительно мне не подружка, - медленно сказал я, чувствуя себя совершенно выпотрошенным. – Вернее, не просто подружка.

- Прости, не понял. Но мне кажется, ты сам только сейчас кое-что для себя прояснил. Нет?

- Ясновидец? – устало поинтересовался я. – Иди-ка ты в задницу.

Он был прав. До этого самого момента все сводилось к простому такому вопросу: «А люблю ли я ее?». Но в тот самый момент, когда я отдернул руку от двери и пошел на кухню, все встало на свои места. Мне стало ясно: даже если она с Ванькой, я не буду вламываться к ним, бить морду ему, говорить что-то очень обидное ей. Я просто уйду. Не потому, что я трус. И даже не потому, что не могу или не хочу бороться за нее. Просто… Пусть будет так, как хочет она. Потому что я ее люблю.

Может быть, это было слишком пафосно, но зато правдиво. Я поставил пакет в холодильник и пошел спать.

Завтра. Как знать – может быть, завтра решится все.

59.

Завтра решится все – он чувствовал это каким-то необъяснимым, почти звериным чутьем. Что будет потом – его не интересовало. Грань между жизнью и смертью истончилась для него настолько, что перейти ее не составляло труда. Теперь он не боялся смерти, а ждал ее, хотя и не торопил. Настя дожидалась его столько лет, что может потерпеть и еще несколько дней или даже недель. В конце концов, что для нее дни и недели, когда она в вечности?

Вечность… У них впереди – целая вечность. Это значит, никуда не спешить, не думать ни о чем страшном: а вдруг подует ветер и разметает в разные стороны. Это то, о чем только можно мечтать: чтобы любимый человек не мог измениться, постареть, уйти. Чтобы он всегда оставался таким, каким ты его знаешь и любишь. Частью тебя. Там нет этой глупой, мелкой суеты: успеть взять от жизни больше, еще больше.

И, может, даже так лучше, но… Уйти они должны были туда позже, гораздо позже и вдвоем. Как в сказке: они жили долго и счастливо и умерли в один день. После того, как узнали все положенное им в этой жизни – то, чего никогда у них уже не будет в жизни другой.

А что у них, собственно, было, горько усмехнулся он. Всего несколько месяцев счастья. Такого острого, концентрированного счастья, что он и сейчас, через двадцать с лишним лет, помнит все, как будто это было лишь вчера. Несколько месяцев счастья – тайного, словно украденного, заранее обреченного. Он очень многое забыл – что было «до», что было «после». Как будто вся его жизнь сосредоточилась в этих коротких неделях. В любви. А потом – в мести. Они не жили вместе, изучая друг друга, как незнакомую страну.