Я зашел в палату. Она была довольно большой, на восемь или десять коек, почти все они были заняты. В углу притаился стол дежурной медсестры. Тихонько попискивали мониторы. Дышала мама сама – значит, кома была не такой глубокой. Но, как мне сказали, в сознание она ни разу так и не пришла.

Подтащив к кровати стул, я сел рядом, осторожно погладил ее волосы, нагнулся, неловко поцеловал в щеку. Щека была прохладной, словно все тепло ушло глубоко под кожу. Очень бледное лицо, темные круги под глазами. В волосах проступила седина – обычно мама тщательно следила за собой и старательно закрашивала седеющие пряди.

Жалость и нежность грызли мое нутро, как лисица – маленького спартанца. Только вот этот парень лису украл и помалкивал, боясь наказания. А я изо всех сил сдерживал слезы, поскольку верил, что люди в коме слышат все, что происходит рядом с ними. Зачем я буду огорчать маму? Я попытался поговорить с ней, но на язык шли какие-то банальности вроде «Скоро ты поправишься, и мы вернемся в Прагу. Все будет хорошо». Или так и надо?

Не прошло и десяти минут, как подошла медсестра и выставила меня вон. Как будто я ей мешал.

На обратном пути я пообедал в недорогом кафе и купил немудреных полуфабрикатов на ужин. От мысли о еще одном вечере, который предстояло провести в бабушкиной квартире, хотелось выть. А ведь таких вечеров, судя по всему, будет еще немало. Оставалось надеяться только на то, что удастся привыкнуть.

Прежде чем звонить бабушкиным знакомым, я решил хоть немного прибрать в квартире. Разморозил холодильник, подмел, вытер пыль. Нашел какой-то вонючий чистящий порошок и, насколько это было возможно, отскреб плиту. Самым страшным испытанием было вынести во двор мусорное ведро.

Держа его на вытянутой руке, отворачиваясь и дыша ртом, я спустился на лифте вниз и пошел к мусорному контейнеру. Во дворе никого не было, но мне казалось, что за мной наблюдают. Наверно, теперь мне всегда будет казаться, что двор-колодец сжимается, надеясь раздавить меня, а окна, похожие на мутные, ничего не выражающие глаза, таращатся с четырех сторон.

Что-то зашуршало за спиной. Я резко обернулся, просыпав мусор. Из-за контейнера выглянула острая крысиная морда. Топнул ногой - морда исчезла. Мартин, это паранойя. Или ты думаешь, что пучеглазый все-таки охотится за тобой?

А почему, собственно, нет?

Понял, что сглупил, оставив в живых свидетеля, и ищет теперь. И у Макдоналдса он не зря оказался.

Ты хоть сам понимаешь, какую чушь несешь? Ты только вчера прилетел, откуда он об этом узнал? Если он действительно был знаком с родителями, то не мог не знать, что мы живем за границей. Стало быть, если я остался жив, то должен был увезти тела на родину.

Стоп! А если он как-то узнал, что мама не умерла? Ну, мало ли как. Тогда ничего удивительного нет в том, что он ищет меня здесь. И не где-то, а именно в бабушкиной квартире. И не он ли звонил, чтобы убедиться, действительно ли я там?

По спине побежали крупные мурашки. Резко перевернув ведро над контейнером, я поспешил к парадному. Вбежал в лифт, нажал кнопку третьего этажа и только тут вспомнил, что по дурацкой пражской привычке не закрыл дверь квартиры. Там мы жили в старом доме без мусоропровода и тоже выносили пакеты с мусором во двор. Частенько я выбегал с пакетом в одних шортах и майке, едва прикрыв дверь – минутное ведь дело. Да и внизу подъезд закрывался на ключ.

Выйдя из лифта, я подошел на цыпочках к двери. Хотя это просто глупо – лифт дребезжал так, что не услышать его мог только глухой. Дверь оказалось приоткрытой, хотя я точно помнил, что закрыл ее, пусть и не на ключ. Впрочем, она могла открыться и сама, замок-то ведь был без язычка, который может коварно защелкнуться и оставить тебя куковать на лестнице.

Однако в квартире определенно кто-то был: на кухне что-то шуршало. Я лихорадочно соображал, что делать. Влететь, броситься - как на тех парней, напавших на Женю, оглушить ведром.