Однако путешествия в прошлое я совершаю только с Гвен, мы знакомы еще со школы. Она была жизнерадостной, сметливой, одной из тех громогласных, экспансивных хохотуний, которые всегда восхищали меня. У Гвен установились прекрасные отношения со всеми учащимися Ист-Кевани, представлявшими собой хоть что-то неординарное. Я невероятно гордилась дружбой с ней и годами старалась не замечать, что Гвен ни разу не пригласила меня к себе домой. В конце концов, через других ребят, живших с ней по соседству, я узнала, что ее мать страдала рассеянным склерозом и уже находилась в последней стадии болезни. Когда я начала самостоятельно водить машину, обычно это был «вэлиент» моего дяди, мне случалось несколько раз подвозить Гвен до ее дома, и я мельком видела миссис Райс через окно. Изможденное лицо, иссохшие кисти рук с синими, узловатыми венами; грязные, спутанные волосы. Она сидела в кресле, закутанная одеялом. Но больше всего миссис Райс поразила меня своим тоскливым, загнанным взглядом, от которого исходило предчувствие скорой смерти. Контраст с дочерью был ошеломительный. У меня до сих пор в памяти медленные шаги Гвен, когда она приближалась к своему дому, — девушки, по большей части не ходившей обычным шагом, а стремительно летевшей вперед. Я видела в ее походке отражение роковой необходимости принять тяжкий груз беды, находящейся в центре ее мира, беды, которую никто не может с ней разделить и которую она не в силах предотвратить.

И помню, как совершенно отчетливо представляла себе, что нас объединяет. В те годы я надеялась втайне, что никто не будет знать, что я — дочь Зоры Клонски, скандалистки и крикуньи, самого дорогого мне человека, которого понимала только я. Женщины, получившей в начале шестидесятых печальную известность безобразной выходкой на заседании городского совета, когда она ударила одного из членов совета, выступившего против фторирования воды.

— Дерьмо, — произнесла Гвен, когда мы уже заканчивали есть.

Раздается сигнал пейджера у нее на поясе, и, посмотрев на дисплей, она делает гримасу — больница. Гвен тут же исчезает в поисках телефона. Как всегда, за ленчем мы в основном болтали о наших детях. Мы с ней — самые поздние мамы из нашего класса, и обе — мамы-одиночки. Никки ходит в подготовительный класс или в детский сад, как мы его называем; Ави — во второй класс. Меня беспокоит то, что миссис Лагери, с ее кротким и ласковым нравом, разговаривающая со взрослыми в той же глупой манере, произнося слова нараспев, в какой она разговаривает с детьми, недостаточно строга с Никки. Видимо, она немного запоздала родиться, и, похоже, у нее не все дома. Никки умеет читать простые предложения, делать в уме сложение и вычитание. Гвен сказала, что особых причин для беспокойства нет, раз Никки и Вирджиния Лагери ладят между собой, и посоветовала мне не забивать голову пустяками.

В это время я слышу голоса, доносящиеся с другой стороны перегородки справа от меня. Двое мужчин. Внезапно до меня доходит, что они разговаривают о моем деле. Один только что отчетливо произнес:

— Мольто.

— Почему здесь что-то не так? — спрашивает первый.

— Говорю тебе, что-то здесь не так. Я о парне, который слишком часто проходил через металлодетектор.

— Он все делает правильно, — говорит первый.

— И вчера он все делал верно.

Голоса мне знакомы.