— Готов рассказать вам, что у меня на уме.

— Слушаю.

— Вы подумываете о том, сказали вы, чтобы использовать кое-что из написанного ранее, и это меня неприятно поразило.

— Поразило? Господи, и чем же это вас поразило?

— Ну как же. Я ведь уже стал считать эту… то, над чем мы с вами работаем, произведением, построенным на сугубо личных переживаниях, для меня эта книга выросла из ваших страданий, одиночества, вашего…

— Да, да. Не тяните кота за хвост, молодой человек!

— И тут вдруг вы решаете вставить в нее нечто, написанное гораздо раньше. Знаете, при всем моем к вам уважении это мне почему-то представляется несколько циничным.

— Должен сказать, Джон, ваша наивность меня трогает.

— Вы считаете, я наивен?

— По-моему, очень мило, что у вас столь романтические, возвышенные воззрения на профессию литератора. И как мне ни тошно развеивать ваши иллюзии, придется тем не менее сказать, что мы, писатели, — самые большие радетели об окружающей среде, каких только можно вообразить. Мы постоянно ищем способы повторно использовать собственную продукцию.

— И в качестве новинки подаете нечто, состряпанное много лет назад? Разве это не надувательство читателей?

— Читатели? А кто это? Что они знают-то? Представление публики о рождении литературного детища в точности сравнимо, в точности сравнимо с представлением маленьких детей о рождении младенца. Большинство полагает, что книжки приносит аист.

— Уж вы меня простите, Пол, но сдается мне, сам не знаю почему, что вы уже это говорили, а?

— Ей-богу, Джон, это уж слишком. Насколько я помню, в моем объявлении насчет помощника ни слова не говорилось о том, что от него требуется давать советы, как мне писать мою книгу.

— Извините, я совсем не хотел вас обидеть. Однако же несколько моих предложений вы сочли полезными.

— Так вам нужно письменное выражение признательности? Хотите, чтобы я сделал сноску, указав, что именно вы подали мне мысль насчет Дианы? А мысль эта — мне все больше, честно говоря, кажется — и есть как раз та овчинка, что не стоит выделки.

— Ладно, Пол, больше не пророню ни слова. Просто буду писать под диктовку, как секретарь, — вы ведь затем меня и наняли.

— Только, пожалуйста, не надо на меня дуться. Я уже говорил и только что повторил, Джон, что я в восторге от нашего сотрудничества, поистине в восторге. Однако в данном случае меня не покидает ощущение, что вы преступили некую черту — грань между тем, что вы вольны говорить, а чего говорить не стоит.

— Заверяю вас, это больше не повторится.

— Ох, умоляю. Умоляю. Только без обид. Я этого не выношу. Давайте просто забудем данный эпизод. Вдобавок на самом деле, Джон, на самом-то деле я вынужден по зрелом размышлении признать, что вы правы. Вот. Каюсь.

— Прав в чем?

— В такой книге, как эта, мне не следует использовать ничего, бывшего в употреблении. Это и впрямь отдает цинизмом. И не только цинизмом, но еще и капитулянтством. Да и по тону статья совершенно не подходит. Слишком уж она журналистская, слишком «актуальная». Вы совершенно правы. Если я не могу сказать ничего нового, незачем и браться за такую книгу. Ну-с, принимаете мои извинения? Еще раз?

— Конечно, принимаю.

— Прекрасно. Так. Кажется, на днях я уже обмолвился, что хотел бы позвонить литагенту и тут мне нужна ваша помощь. Я не разговаривал с Эндрю целую вечность. И естественно, ничего ему еще не говорил о новой книге. Да и о вас. Мы с ним несколько потеряли друг друга из виду.

— Ясно. Значит, сами вы звонить не можете?

— Обычно за меня звонит миссис Килбрайд.