Мы уговорили Адку, может быть, Вацлав был настроен именно на нее, чтобы еще сильнее насолить Багринцеву, дескать, звездить она может не только в его идиотском проекте, где должна была играть мужскую роль. Взяли парочку ребят с курса для перестановок, начали репетировать. И дело пошло, действительно стало получаться неплохо. Я уже видел, как после премьеры спектакля нам устраивают овацию и приглашают на ведущие роли в самые серьезные московские театры.

И тут обнаружилась маленькая неприятная подробность: на постановку, оказывается, нужны были деньги, а у нас их не было. На декорации, костюмы, аренду зала в подмосковном доме культуры – все это стоило деньжат, причем немаленьких. К тому же Вацлав пожелал, чтобы у нас был свой художник по костюмам и свету, свой гример – словом, все самое лучшее…

Все мои однокурснички, мать их, тут же оказались творческими натурами, неспособными думать о материальном. Все разводили руками, а ломал башку над тем, где взять денег на спектакль, только я. У меня аж мозги кипели, ясно было, что ни мне, нищему студенту из Ульяновска, ни Вацлаву, детдомовскому сироте, ни Катьке, жившей с древней бабкой, ни Владу с его разорительным наркоманским увлечением, ни кому-нибудь другому взять денег просто негде. Сначала я надумал попробовать через Адку занять баблоса у ее мужа-олигарха. И тут оказалось, что, как назло, Ада с мужем успела разойтись, осталась одна с мелкой дочкой на руках – и ничего занять у нее не удастся. Я устроился на железнодорожную станцию разгружать вагоны, две ночи ломался как лошадь, до института еле доползал и заработал какие-то жалкие копейки.

Все наши планы летели к чертям собачьим. Ясно было, что никакой громкой премьеры, никакого приглашения во МХАТ нам не светит.

И тогда Вацлав, лежа на койке в общаге, в комнате, которую мы с ним делили в последний год, изрек, глядя в потолок:

– Самое обидное, что у Светланы в деканате, в левом шкафчике, лежат деньги кафедры. Они там просто лежат, они никому не нужны. Так, раз в месяц купить карамелек на ученый совет…

– Да-а… – размечтался я. – Ну разве это справедливо? Нам ведь совсем немного нужно, а у них… Вот пойти бы и грабануть деканат… Только ведь под статью попадешь…

– Справедливости вообще не существует, иначе жить было бы слишком скучно, – ухмыльнулся Вацлав. – А законы пишут такие же люди, как мы. Их придумывают сильные, чтобы поработить слабых.

– Хочешь сказать, нужно пойти и скомуниздить эти деньги?

– А почему нет? – приподнялся он на локте и с воодушевлением уставился на меня. – Нам они нужны, мы знаем, где они лежат. Это просто естественно. Или, может, ты честный пионер-герой?

– Ладно, – сказал я. – Ну, допустим… А Светлана?..

Светланой Викторовной звали декана, климактеричную злобную тетку с синими веками и обесцвеченными завитушками на голове. Весь день она гаркала на студентов и изредка, когда думала, что никто не видит, прикладывалась к коньячной бутылке, спрятанной в тумбочке письменного стола. К вечеру по мере опустошения бутылки Светлана заметно добрела.

– Светлану я мог бы увести, – задумчиво бросил Левандовский. – Сказал бы ей, допустим, что в двадцать седьмой аудитории кто-то высадил стекло, и повел показывать. Если прийти после семи, в институте никого не будет, а она успеет достигнуть нужного градуса. Только все это пустые разговоры, ты же все равно побоишься, – скептически скривившись, закончил он.

Естественно, я не на шутку завелся от его презрительного тона и выпалил:

– Где, говоришь, у нее лежат деньги? В левом шкафу?

На следующий день мы пошли осуществлять наш коварный план. У меня аж кишки тряслись от страха.