как они все похожи – эти головы.

я узнаю в них его. в тот последний день перед отъездом, когда он состриг свои кудри до плеч под 0,3. я ждала его дома, чтобы заняться прощальным сексом.

для меня он стал мужчиной. для себя он – перестал. я видела это по тому, как медленно он открывал дверь, как скованно тянулся поцеловать меня, как стыдливо бросал взгляд на зеркало в прихожей. он вдруг стал слишком прямой. слишком сильный. в нем больше не было андрогинности, только пустота. я хватала его за волосы и промахивалась. раньше пальцы увязали в них, как в густой и гладкой траве, он тогда отрывался от поцелуя и, приподняв лицо, улыбался – нашей красоте и свободе. теперь в его голову можно было только впиться.

я всех их знаю. они похожи. он сидит в поезде, голова его слегка наклонена, и он смотрит сквозь стекло – не на меня, в пустоту, и ничего не видит.

так мы перестали быть детьми.

так государство приняло нас.

так оно не выпустит нас обратно.

любовь податлива, когда взрослеет. я держусь за нее, как те корни трав держатся за камень в реке, несомые водой, неуносимые. она сложна и противоречна, она все знает, закрывает на все глаза, а на что не закроет – простит. мир говорит мне, что я ошибаюсь. я знаю, что мир лукавит. мир ничего не знает. утверждающие и прямые линии мне не нравятся. мне нравится водить циркулем по бумаге. сбиваясь, слетая с курса, круг тянется восстановиться, воссоздать себя. линия просто уходит. я выхожу из под обточенного грифельного кончика и сбивчиво стремлюсь к завершенности. не понимая, не обличая несовершенств, я знаю о них. но круг всегда будет хорошим. как земля. утешай себя, безутешная волна. утешай.

я стою на дороге у берега и вижу, как вдали, на вытянутом в море причале, загружается танкер с газом или нефтью. рядом с ним корабль раз в пятьдесят меньше – военный охранник. этот маленький кораблик огромен – я видела такие в порту. мне было больно задирать голову, чтобы провести взгляд по его борту.

дали сжимают величины, тайга под самолетом умещается в шестичасовую однообразную картинку, а все острова когда то были Большой землей. мир распадается на колкости и осколки: я ползаю по земле и под землей злой змеей – пугливой и верной циклам приливов. мама моей подруги однажды скажет ей не доверять мне, потому что я рождена под знаком Змеи. она права. мне нельзя доверять. еще я рождена под знаком Тельца, и мне бы хотелось создать скульптуру, где простодушная глубокоглазая корова умирает, укушенная змеей и ею же – живой, но холодной – обвитая.

я глупа и добра. одновременно безлика и коварна. мне кажется это очень красивым: быть собой. одновременно очень сложным – добыть себя. я обращаюсь и к непрямым путям до себя, до родины. до родинки. этой самой, балансирующей на теле гранями злокачественного и доброкачественного распуханий. еще одно пятно, от которого не знаешь, чего ждать. как остров на теле карты – родинка, которую тысячелетиями морит вода, то обходя, то заполняя. я мечтала выбить контур Сахалина на теле раньше. он вытянутый, с рогаткой из мысов на южной части. похож на тень от руки в театре из света. на юге – огромный залив Терпения. чтобы жить там, только оно, терпение, и нужно было. оно у меня есть. я оттуда его привезла или просто совпало?..

название заливу дала история одного ожидания: голландский мореплаватель Фриз не мог продвигаться к земле из за густого тумана, и его кораблям пришлось долго стоять на входе в залив, чтобы исследовать берег. неизвестно, сколько они ждали в тех водах. и сколько раз волна врезалась в борт, уставая, становясь другой волной, – они ждали.