Лицо завотделом приняло странное выражение.

– Это ведь женский колледж?

– Я там училась, – услужливо ввернула Пепси. – И не видела там никаких мужчин. Если не считать таковыми лесбиянок.

– С какой стати Президенту надевать тенниску колледжа Смита?

Пепси запрыгала на месте.

– Смит! Смит! Неужели не понимаешь? Это явно связано с тем Смитом, о котором я говорила.

– Что за Смит такой? – полюбопытствовал корреспондент.

– Забудь о нем и убирайся отсюда! – рявкнул завотделом.

Дверь захлопнулась.

Завотделом неторопливо заговорил:

– Пепси, я наверняка потом пожалею, но договоримся так: ты уволена. Официально.

– Черт!

– Неофициально, если хочешь раскручивать этот свой бредовый материал, раскручивай. Но я не даю тебе такого задания. И ничего об этом не знаю. И не желаю слышать, если ты не найдешь чего то посущественнее. Если найдешь и это окажется весьма значительным, то даже президент компании примет тебя обратно с распростертыми объятиями.

– Если больше никто из репортеров не станет заниматься аспектом Освальда, то договорились.

– Пепси, это строго между нами. Я забуду об этом, едва ты выйдешь на улицу.

– Мне потребуется мини камера, – отозвалась девушка.

– Я отправлю ее тебе на квартиру с посыльным. Но оператора у тебя не будет.

– Ничего. Я заставлю работать с ней своего ассасинолога. Надо только знать, куда ее наводить. Это все равно что вести машину.

– Я прощаюсь с тобой. Пепси. Разве только ты совершишь чудо.

– Совершу, не беспокойся.

Глава 17

Римо и Чиун, сидя на ковре в номере отеля «Уотергейт», ели из картонных коробок купленный навынос рис и тихонько беседовали. Сундуки Чиуна покоились на большой кровати.

– Папочка, – протянул Уильямс, – я больше не хочу быть ассасином.

– Почему? – негромко спросил кореец.

– "Ассасин" в этой стране бранное слово.

– В этой стране не умеющая петь певица блондинка получает громадные деньги только за то, что устраивает из себя публичное зрелище. Так что ничего удивительного тут нет.

– Я бы заплатил Медузе, чтобы она не публиковала книги с фотографиями, на которых запечатлена обнаженной, – согласился Римо.

– Ты ассасин, – отрезал Чиун. – И дело не только в том, что ты делаешь, пусть и неуклюже, это – твоя сущность. Ты не можешь перестать быть ассасином, как не можешь перестать правильно дышать.

– А до Рождества остается неделя. Для меня это всегда печальное время года.

– Мы не празднуем Рождество, – фыркнул мастер Синанджу.

– Знаю.

– Рождество – языческий праздник, его ввели римляне и еще больше испортили последователи Назареянина, которые погубили Древний Рим. Точно так же они погубят этот новый Рим, именуемый Америкой.

– Я уже тысячу раз слышал это, – устало произнес Римо. – Дом Синанджу отмечает вместо Рождества праздник Свиньи.

Чиун скривился.

– Он не так называется! Это твое грубое название прекрасного дня, когда любезные, милые люди делают небольшие подношения тем, кто делился с ними мудростью.

– Рождество мне нравится больше, – сухо отозвался Уильямс. – Тут все делают друг другу подарки.

– Фу! Что хорошего, когда подарки делаются вынужденно? Подарок должен подноситься в знак признательности, а не потому, что от тебя ждут ответного подарка. Иначе подарки получат даже недостойные, а дарящий и принимающий, таким образом, участвуют в спектакле обоюдной жадности, корыстолюбия и неблагодарности.

– Хорошее описание Рождества в наши дни, – пробурчал Римо.