— Вустин! Эй, Вустин!. Как это вас угораздило повалить даму?

— Отвяжись.

— О-о, господа, ну и хам! Мы с вами брудершафт не пили, Вустин. Откуда такая фамильярность?

— Оставьте его, не видите — он сейчас вспыхнет, как спичка.

— Потушим. Вустин! Вам надо было танцевать с матерью Саломеей.

— Вот! Тогда бы он так просто не встал.

— Господа, живот у всех в порядке? У меня что-то крутит.

— Вы бы больше эклеров ели. Сожрали штук пять! Это из-за вас подвозить пришлось.

— Вам-то что? Вы зато по части напитков… Смотрите, не напрудите в постель.

— Оштрах, киньте подушку, я его…

— Тише вы! Сейчас в карцер пойдете!

— И отлично — Листопадова помучаем.

— Раевский не даст.

— А там нет никакого Раевского. Вустин! Признайтесь — вы все сочинили?

— Ему пригрезилось. Он сохнет по Раевскому.

— Тьфу!

— Да, да! Вустин! Вы оглохли? Вам надо было танцевать с Раевским.

— Лучше сразу с ректором.

— О-о-о! Вот был бы номер!..

— Ага. Руку на талию, голову на грудь…

— Господа, перестаньте! Меня сейчас стошнит.

— Нет, лучше с Саллюстием. Вустин! Здорово-то как: борода в рот лезет, козлом попахивает!

— Полный рот шерсти!

— Ме-е-е!..

— И сразу в альбом — любовную лирику. Потом показать, и сразу пятерка будет. В отличниках будете ходить!

— Заглохните, сволочи, надоели!..

— Что за выражения. Вы что, Вустин — с лакеями говорите?

— Известно, он груб. Он сыграл бы активную партию.

— А ректор — мазо.

— Где вы такого нахватались?

— Не ваше дело. Идеи витают в воздухе, господа. Александр Блок.

— Ваши идеи витают в каком-то своеобразном воздухе.

— Верно. И знаете, где такой воздух?

— Молчите лучше.

— Нет, знаете?

— Молчите, убью!..

— Такими идеями, сударь мой, пахнет в…

Удар подушкой. Еще один. Пыхтенье, писк. Луна, прожектор, черное небо.

Часть вторая. ИМЕЮ ЧЕСТЬ

Наивный Швейцер недалеко ушел в своих колебаниях, он не знал, что в юности чувства склонны господствовать над разумом. Швейцера утвердило в решении событие, которым именно чувства и хотели возбудить — правда, совсем не те.

До солнечного затмения оставалось три часа, и он все еще не знал окончательно, пойдет ли в кухню, заглянет ли за дверь — дальше его фантазия не простиралась. За доводы разума Швейцер принимал обычный страх. Немного отвлекала муштра, которой заведовал отец Коллодий: шел урок строевой подготовки.

Коллодий был человеком небольшого ума: ать-два — вот все, что он знал, не считая скверной игры на скрипке. Имя очень шло ему: нечто аморфное, разбухшее из коллоидной химии. Такими в старину рисовали прожорливых монахов-католиков: брюхо, гладкие щеки, круглые глазки, тонзура.

— Между шапкой и бровями должен оставаться зазор в два сантиметра, учил Коллодий. — Пятки вместе, носки врозь! Между носками должна помещаться ступня — не больше и не меньше.

Коллодия не любили. Не удовлетворяясь существующими нормами, он сочинял свои собственные: например, наказал воспитанникам носить при себе ровно по сорок сантиметров туалетной бумаги. И лично проверял, ходил с рулеткой — не дай Бог, где-то выйдет сорок один! Разгильдяй — он и есть разгильдяй, подмога Врагу.