Она была тайной для окружающих. С детства ее отличали приятные правильные черты лица, гладкая белая кожа и большие карие глаза. Но несмотря на все это, в свои тридцать два года она оставалась незамужней. Магда была ученой девушкой, преданной дочерью и сестрой милосердия. И старой девой. Хотя многие молодые замужние женщины позавидовали бы ее нежной груди, свежей и нетронутой. И она не хотела, чтобы это когда‑нибудь изменилось.

Громкий голос отца прервал ее размышления.

– Магда! Что ты там делаешь?

Она рассеянно посмотрела на раскрытый поверх одеяла чемодан, до половины заполненный зимней одеждой, и неожиданно для самой себя ответила:

– Собираю теплые вещи.

Спустя несколько секунд отец попросил:

– Пойди сюда, а то я перебужу своим криком весь дом.

Магда быстро подошла к его постели. Для этого ей пришлось сделать всего несколько шагов. Их квартира, расположенная на первом этаже огромного грязного доходного дома, состояла из четырех комнат – две спальни бок о бок, крошечная кухня с угольной печкой и небольшая комната‑прихожая, служившая одновременно фойе, гостиной, столовой и кабинетом. Магда очень скучала по старому дому. Вот уже шесть месяцев, как им пришлось переехать оттуда. Часть вещей они забрали с собой, а остальное, что некуда было ставить, – продали.

Семейную мезузу[1]они повесили на внутренней стороне двери, а не снаружи. Обстоятельства сейчас были таковы, что этот шаг казался весьма дальновидным. На внешней же стороне двери один цыган – старый друг отца – вырезал маленький символ, обозначающий друга.

Ночник на тумбочке старика был включен, слева от кровати стояло неуклюжее деревянное кресло‑каталка. Отец лежал на спине и среди белых накрахмаленных простыней был похож на увядший цветок, хранящийся между страницами книги. Он поднял иссохшую руку в неизменной теплой перчатке и сморщился от неожиданной боли – даже такое простое движение причиняло ему столько страданий. Магда осторожно взяла его за запястье, села рядом и начала растирать морщинистые узловатые пальцы. Ей было очень больно смотреть, как жизнь угасает в нем с каждым днем.

– Что это за вещи ты там собираешь? – спросил отец, близоруко прищурившись. Очки лежали на тумбочке, а без них он почти ничего не видел. – Ты мне не говорила, что уезжаешь.

– Но ведь мы уезжаем вместе, – улыбнулась она с оттенком легкого удивления.

– Куда?

И тут Магда почувствовала, что улыбка сходит с ее лица, уступая место недоумению. В самом деле – куда? Она поняла, что не имеет об этом ни малейшего представления, просто в голове почему‑то вертелись заснеженные вершины и слышалось тоскливое завывание холодного ветра.

– В Альпы, папа.

Губы у отца растянулись в грустной улыбке, и казалось, что сухая тонкая кожа, похожая на почерневший от времени пергамент, вот‑вот не выдержит и лопнет.

– Тебе, наверное, все это приснилось, моя дорогая. Никуда мы не едем. Во всяком случае, мне это уже вряд ли под силу. Это был просто сон, чудный сон, вот и все. Забудь его и иди поспи еще.

Магда нахмурилась, уловив в его голосе печальные нотки. Он давно уже сражался с болезнью, которая высасывала из него не только физические, но и духовные силы, однако сейчас было не время спорить. Она погладила его руку и потянулась к выключателю.

– Наверное, ты прав. Мне приснилось. – Поцеловав отца в лоб, Магда щелкнула выключателем, и старик остался один в темноте.

Вернувшись в свою комнату, она посмотрела на чемодан с вещами, который все еще лежал на кровати. Конечно, ей просто приснилось, что они собираются уезжать. Иначе как еще можно было все это объяснить? Да сейчас им и ехать‑то никуда нельзя.

Однако странное чувство осталось.