– Но ты должна попробовать! – У него затряслись губы.

– Папа, что с тобой?

Он долго не отвечал и смотрел в окно, а когда снова заговорил, его было еле слышно.

– С нами все кончено... Они собираются стереть нас с лица земли.

– Кого?

– Нас – евреев! В Европе для нас нет больше места. Так, может быть, где‑то в других краях...

– Да не будь ты таким...

– Но это же правда! Только что капитулировала Греция... Ты понимаешь, что с тех пор, как полтора года назад они напали на Польшу, у них не было ни одного поражения? Никто не смог противостоять им дольше шести недель! И ничто их не остановит... А тот маньяк, который ими руководит, явно задался целью извести нас по всей земле. Ты слышала о том, что творится в Польше? – скоро так будет везде! Конец румынских евреев не за горами; он немного задержался только из‑за того, что предатель Антонеску и Железная Гвардия никак не перегрызут друг другу горло. Но, похоже, за последнее время они как‑то уладили свои разногласия, так что ждать осталось самую малость.

– Нет, папа, ты не прав, – завертела головой Магда. Ее пугали такие слова. – Румынский народ не допустит этого.

Отец повернулся к ней с болезненной гримасой на лице. Глаза его нервно сверкали.

– Не допустит? Да ты посмотри на нас! Вспомни, что с нами уже случилось! Разве кто‑нибудь протестовал, когда правительство начало «румынизацию» всей принадлежавшей евреям собственности? А когда меня выгнали из университета – помог мне хоть кто‑нибудь из моих коллег, этих «верных и преданных» друзей юности? Ни один. НИ ОДИН! А хоть один из них заглянул ко мне с тех пор посмотреть, как я живу? – Голос у него дрожал. – Ни один.

Он отвернулся к окну и надолго замолчал. Магда хотела сказать что‑нибудь, как‑то утешить его, но не могла найти слов. Она знала, что сейчас на щеках отца появились бы слезы, если бы не болезнь, из‑за которой даже слезы не могли больше рождаться в его организме. Когда профессор снова заговорил, голос его обрел прежнюю твердость, но глаза продолжали безучастно следить за мелькающим за окном деревенским пейзажем.

– А теперь мы едем на этом поезде под охраной румынских фашистов, которые скоро передадут нас в руки своих немецких «коллег». Неужели ты до сих пор не видишь, что с нами все кончено?..

Магда молча смотрела ему в затылок. Какой он стал циничный и резкий!.. А почему бы и нет, собственно говоря?.. Болезнь постепенно скручивала все его тело, уродовала пальцы, превращала кожу в пергамент, иссушала глаза и рот, так что ему уже было мучительно больно глотать... Что же касается его карьеры, то, несмотря на репутацию непревзойденного специалиста по румынскому фольклору, его – крупнейшего ученого и заместителя декана исторического факультета – беспардонно выставили за дверь. Конечно, это объяснили тем, что слабость здоровья не позволяет ему больше работать; но отец знал – все случилось только из‑за того, что он еврей. Поэтому его просто выкинули, как ненужный мусор.

Итак, здоровье день ото дня ухудшалось; возможности заниматься румынской историей – тем, в чем он видел весь смысл своей жизни – его лишили; а теперь вот увозят из дома... И над всем этим стоит знание, что машина, призванная уничтожить его народ, уже запущена и набирает ход во многих и многих странах. А скоро дойдет очередь и до Румынии.

«Конечно, он будет резким, – думала Магда. – И имеет на это полное право... Но и я тоже! Ведь это мой народ, моя история – и все это они хотят уничтожить. А если так, то им придется уничтожить и меня...