|
Великолепная домашность царила повсюду, даже кровати, казалось, были простым нагромождением мехов. Низкие и длинные оконные проемы, столь необычной формы, что Альбер смог заметить их уже на фасаде, создавали здесь особый эффект; каждая комната освещалась длинной горизонтальной прорезью шириной в три фута, отстоявшей от пола на высоте не более фута и шедшей по одной из плоскостей стены, в которую упиралась кровать, так что спящий на ней при пробуждении невольно погружался взглядом в бездну деревьев, и на мгновение ему могло почудиться, что он покачивается на волшебном корабле над глубокими волнами леса. В противоположном углу можно было увидеть декоративный бассейн из светлого мрамора, туалетные принадлежности которого, сверкая ярким блеском, словно хирургические инструменты, оптически являли собой нежнейший контраст шелковистой и тонкорунной белизне мехов. Библиотека занимала верхнюю часть квадратной башни. Панно резного дерева, на которых были изображены сцены из «Трудов и дней», закрывали стены, но не доходили до потолка, окаймленного широким фризом из белого матового камня, — зеленые витражи освещали это прибежище мысли, будучи сами символами живого и всемогущего стремления к знанию, готические стулья с высокими спинками из резного дуба составляли всю его незатейливую мебель. Альбер задержался в библиотеке, чтобы полистать несколько любопытных и древних фолиантов в железном фермуаре, а в это время шум, похожий на шум свинцовых зерен, ударяющихся в массивные окна, заставил его поднять голову; дождь с силой хлестал по витражам, и, спеша насладиться неожиданным изменением пейзажа, которое уже предвестили стихии, он поспешил вновь подняться на террасу.
Гроза разразилась над Сторваном. Тяжелые серые тучи с изрезанными краями с гигантской скоростью неслись с запада, чуть не задевая башню, которую они то и дело опоясывали головокружительной перевязью беловатого тумана. Но особенно ветер, ветер заполнял пространство яростного разгула природы своим ужасающим бременем. Наступила почти полная ночь. Словно в непрочной прическе дыхание урагана обнажало быстрые и мимолетные канавки в массе серых деревьев, которые оно раздвигало как траву, и на долю мгновения можно было увидеть голую почву, черные скалы и узкие трещины оврагов. В безумии выкручивал эту серую гриву ураган! Раздался оглушительный гул; стволы, только что сокрытые вспененными барашками листвы, обнажились под порывами ветра; и тогда стали заметными их хрупкие серые конечности, натянутые с усилием, словно сплетенные между собой канаты. И они изнемогали, изнемогали — сухой треск предшествовал падению, а затем одновременно раздавался тысячеголосый хруст, то был каскад шумных звуков, покрывавших вой бури, и великаны исчезали навсегда. Но тут ливень дал волю ледяной свежести своего потопа, похожего на дикий полет горстки камней, и лес тут же ответил металлическим закипанием всех своих листьев. Голые скалы сверкали, словно грозные латы, жидкое и желтоватое сияние влажного тумана на мгновение увенчало вершины деревьев, еще одно мгновение — и желтая, светящаяся, чудно полупрозрачная полоса засверкала на горизонте, где каждое дерево вырисовалось мгновенно со всеми своими мельчайшими ветвями, — и от этой полосы засияли переливающиеся капли воды на парапете, белокурая, намокшая от дождя шевелюра Альбера, и жидкий, холодный туман, прокатившийся по верхушкам деревьев золотистым, холодным и почти нечеловеческим лучом, — и затем она погасла, и ночь, словно разящий топор, упала на землю. Страшная мощь этой дикой природы, ставшей внезапно столь отличной от того, чем она показалась на первый взгляд, пронзила душу Альбера темными предчувствиями. Пустынными залами возвращался он, промокнув весь от дождя, — кровавый блеск витража, отдаленный звук настенных часов, затерявшихся в глубине пустынного коридора, заставили его на мгновение задрожать, как дитя, но вот он пожимает плечами перед этими обычными ловушками страха и все же не может сбросить с себя все еще ощутимый груз непрекращающейся дурноты. |
